Под кровом Всевышнего

— Да, если настроение веселое — значит, хорошо, — задумчиво сказал хирург и тихо вышел.

«Как Вишневский Вас назвал?» — спросили больные. Они решили, что директор, видно, получил от нас огромную сумму денег за операцию. А в те годы медицина была бесплатной, даже операции. Да родные мои никому заранее и не давали денег, так как все хлопоты взял на себя бескорыстный Иван Петрович. Царство Небесное тем, кто вернул мне здоровье — Ивану и Александру!

Снова в родном доме

Недели через две после операции меня привезли домой. Почему-то привезли меня не сразу на квартиру, где находились мои дети, а сначала в родительский дом, где жили мои старички, где протекло мое детство. Видно, родные боялись, что я сразу возьмусь за хозяйство, а мне надо было еще отлежаться. Все равно, домашний уют, знакомая обстановка, иконы, лампады и тишина отцовского кабинета, где так много за меня было прочитано канонов и молитв — все это несказанно радовало. Как хорошо, что я вернулась к жизни.

Я целовала мамочку, переживавшую за меня больше всех. Она говорила: «Я так боялась, что ты умрешь. Ведь я сама вынесла в жизни не одну, а семь операций, знаю, что это такое! Мне скоро семьдесят лет, я уже не смогу вырастить твоих детей, я очень слаба. Ну, Господь помиловал, только поберегись пока, а то шов разойдется — и конец!».

Я сидела между отцом и матерью, благодарила их за заботы, ласкала моих старичков. Я ждала, что к ним в этот вечер приедет Иван Петрович. Я рассказывала, как этот хирург неотступно дежурил около меня после операции, рассказывала о его мировоззрении и наших с ним беседах. Я просила папочку постараться открыть Ивану Петровичу преимущества нашей православной веры, сделать это осторожно и тонко, чтобы не обидеть нашего благодетеля. Папочка мой говорил: «Не беспокойся, дочка. У нас в Христианском Студенческом Кружке были члены всех конфессий. Мы все уважали веру друг друга, проявляли одинаковую любовь как к католикам, так и к лютеранам и протестантам».

В тот день должен был приехать на квартиру к старичкам и мой дорогой супруг. «Как он встретится с хирургом-евангелистом?». Ведь я про все, про все описала моему батюшке в листочках, которые передавали ему от меня те, кто меня посещал. А самого батюшку своего дорогого я не видела уже очень давно, ужасно соскучилась по нему.

Иван Петрович приехал первым и сидел в кресле у папы в кабинете, где они мирно беседовали. Мамочка готовила чай. Наконец позвонили в дверь. Я открыла — мой батюшка! Он, радостно улыбаясь, спросил:

— Боюсь дотрагиваться до тебя… Как ты теперь?

— Ничего! — мы обнялись осторожно, поцеловались. — Здесь Иван Петрович. Уж ты поблагодари его…

— Где он?! Где Иван Петрович? — громко сказал Володя, почти вбежал в кабинет и кинулся на шею хирургу, который встал навстречу батюшке. Супруг мой обнимал и целовал врача, жал ему руку, без конца благодарил: — Спасибо! Спасибо, мой дорогой! Вы вернули мне жену, а детям нашим — мать! Спасибо!

И все пошли к столу, счастливые, сияющие.

Я чувствовала их любовь, но была еще так слаба, что вскоре извинилась и ушла в мамину спальню, чтобы лечь. Неожиданно пришел в гости друг моего отца — генерал. Папа очень любил Константина Михайловича и был рад его визитам. Он сел со всеми к столу. Через приоткрытую дверь был слышен их разговор. Я была очень благодарна Господу, что Он прислал генерала именно в этот час, когда тот мог своим веским, авторитетным, научным словом подтвердить мировоззрение моего отца. Они были всегда единомыслящими, поддерживали морально друг друга в те годы воинствующего атеизма.

Генерал, снимая военную форму, ходил в штатском костюме в тот же храм, куда ходил и папа — в церковь Ильи Пророка в Обыденском переулке. Чтобы не быть узнанным, генерал стоял в алтаре. Он был очень видный, высокого роста, с красивыми и благородными чертами лица. Он рассказывал, что по делам службы однажды задержался до вечера в районе метро «Сокол». Был канун большого праздника, тянуло в храм. Переодеться генерал не успел, снял папаху и простоял всенощную во Всесвятском храме, где народу было всегда полно. Когда генерал в толпе выходил из храма, какой-то нищий наставил на него аппарат и сфотографировал его с его погонами. На работе генерала опять вызывали после этого случая в особый отдел, требуя от него объяснения в его поведении. Константин Михайлович никогда не отрекался, подтверждал, что верит в Бога и любит храм. Начальство его разводило руками. Спорить с ним никто не мог, ведь все военные были абсолютно безграмотны в вопросах веры. Видно, генерал был незаменим в научных трудах и вопросах. Его «протрясли», но оставили на прежней должности, решив (как он сам говорил), что у всякого, даже ученого, может быть свое «хобби», свои увлечения и странности. «Кто увлекается шахматами, кто собаками, кто театром, кто спортом… Ну, а этот — храмом…».

Ну, а я была рада, что Иван Петрович вошел в наше общество и увидел, какие в семье православного священника бывают ученые богословы.

Снова в Гребневе

Наступило лето. На Планерной, где жила наша семья, кругом дома оставалась еще непролазная грязь, нигде не было ни деревца, ни кустика. Любочку с Федей отпустили на каникулы, и они рвались в свое прекрасное Гребнево. Духовные чада отца Владимира пришли на помощь нашей семье: приехав из Лосинки, они отлично убрали и проветрили теплым майским воздухом наш замороженный зимою дом. Век мне молить за них Господа: за Клавдию, Александру, Анастасию. Окошечки у нас засияли, чистые занавесочки колебались кругом, посуда стояла начищенная, нигде не стало ни пылинки. Ведь уехала-то я в декабре совсем больная, можно сказать, бежала из Гребнева, чуя там наступающий конец моим силам. Но вот весною я возвращаюсь здоровая, обновленная как телом, так и душою. Как благодарить Господа за Его милосердие?

Я не могу одна пользоваться этими земными благами, я приглашаю к себе на лето Гришу и Кириллушку, товарищей моего Феди. Да и отблагодарить Ивана Петровича мне очень хочется, поэтому я беру к себе его восьмилетнего сына и забочусь о нем, как о своем ребенке. Мать Гриши и бабушка впервые в жизни расстаются со своим любимцем. Я приглашаю их на лето тоже в Гребнево, нахожу им дачу напротив нашего дома. Но Валентина Григорьевна еще преподавала немецкий язык в вузе, поэтому смогла приехать на дачу только в начале июля. Она говорила мне: «У меня больной ребенок, я боюсь, что Вы с ним не справитесь. Гришу очень трудно накормить, мы с бабушкой до сих пор часто кормим его с ложки. У Гриши сильный диатез: гноятся глазки, распухают губки, пальчики на руках трескаются, тело зудит, как от укусов насекомых, даже часто поднимается температура. Но в Москве ребенок мой без воздуха, все дни проводит за книгами, в постели…».

Я знала все это, так как Гриша часто пропускал занятия в школе, Федя приносил ему домашние задания. Но я уверяла Валентину Григорьевну, что среди природы, на воздухе у Гриши болезнь утихнет. Сама же я решила усердно молить Бога, чтобы Он излил Свое милосердие и на членов семьи Ивана Петровича. Я знала, что родители будут посещать сына и радовалась, что буду их часто видеть. Ах, как мне хотелось, чтобы огонь святой любви снова согрел их сердца, чтобы они познали истинное счастье в Боге, Который есть Воплощенная Любовь. Да, я горячо и много тогда молилась. Я знала, что Господь слышит меня. Об этом времени в 1947 году мне предсказал отец Митрофан: «Молитва твоя дойдет до Бога, отец вернется в семью, но…». Я перебила тогда батюшку, испуганно спросив: «Как? Разве Володя уйдет из семьи?». Отец Митрофан ответил: «Нет, Володя, твой муж, тебя никогда не оставит. Я не о нем говорю, а о том человеке, за кого ты молиться будешь. Таковы пути Божьего смотрения: Господь дает одной душе, которая ближе к Нему, нести к Богу другую душу, соединяя на земле их судьбы, вселяя в сердца жалость…».

Восьмилетний Гриша оказался серьезным, спокойным мальчиком, но избалованным излишней заботой о нем матери, бабушки и тетки. Он объявил мне: