Под кровом Всевышнего

Федюша причащался часто. Отец Василий его спрашивал:

— Ты сегодня кушал?

А Федя в ответ:

— Забыл. Кажется, что только молоко пил…

Отец Василий часто ездил в Ригу на исповедь к своему духовнику Владыке Леониду. Отец Василий спросил Владыку, как ему быть с Федей, которому уже пятый год. «Причащай», — был ответ.

Когда нашему первенцу было уже семнадцать лет, я рассказала отцу Василию, что Коля очень увлекся девушкой из еврейской семьи, некрещеной. Отец Василий и с этим вопросом обратился к Владыке Леониду. У того был обычай: если он не знал, что ответить, то уходил за перегородку к иконам, там один молился, потом, выходя, давал ответ. Так было и в день приезда к Владыке отца Василия, который мне рассказал: «Владыка вышел, помолившись, и сказал: «Пусть просвещает ее. А если будут продолжаться близкие отношения, то — с Богом под венец»».

С тех пор мы были за Колю спокойны. Его девушка задавала Коле много вопросов, на которые он должен был иметь ответы. Поэтому Коля читал много духовной литературы, которую давал ему дедушка. Николай Евграфович говорил: «Коля молится прилежно, читает много, я за него спокоен». Да, сынок наш семь лет вымаливал у Господа душу той девушки, которую Бог послал ему в спутницы жизни.

За елкой

Когда Феде было четыре года, я в Москве навестила свою подругу детства Лиду Каледа. Она была дочерью священника Владимира Амбарцумова, арестованного в начале 30-х годов. После моей свадьбы, когда я переехала жить в Гребнево, я Лиду не видела. За эти годы она вышла замуж за человека «нашего круга», а именно за Глеба Каледу, родители которого были когда-то членами Христианского Студенческого Кружка. Глеб и Лида жили первые годы в общей квартире, имели лишь одну комнату, хотя детей у них уже народилось шесть человек. Я сочувствовала Лиде, поэтому приезжала к ней с тем, чтобы взять к себе в Гребнево, хоть ненадолго, одного из ее детей. Родители охотно отправляли со мной Кирюшу, который был ровесником Феде и еще не ходил в школу. Он был худеньким ребенком, и мне всегда хотелось подпитать Киру парным молоком. Кирилл подружился с Федей и охотно гостил у нас как летом, так и зимою.

Перед Новым годом все мои дети съезжались в Гребнево на Рождественские каникулы. В школах уже все отпраздновали новогоднюю елку, но дома я елочку долго не ставила. Я говорила детям: «Сейчас последняя неделя Рождественского поста. Наш христианский праздник еще не наступил. Будем же послушны уставам Православной Церкви, веселиться и праздновать Рождество Христово будем 7-го января. Накануне Сочельника и мы поставим елочку в доме. У нас запахнет смолою, хвоей, украсим деревце, почувствуем Праздник. А пока — гуляйте, клейте игрушки, цепи, флажки, украшайте дом и с нетерпением ждите Праздника. Тогда придут гости, вы получите подарки, начнете кушать мясные блюда и колбаску, по которой давно соскучились».

Ребята не спорили, они с детства привыкли к тому, что семья наша празднует Рождество 7-го января. С утра все дети отправлялись гулять, кто на лыжах, кто с санками на горы. Компания была веселая, шумная. К нашим присоединялись дети гребневских священников, приезжавшие в село на каникулы из Москвы и других мест, где дети жили с родителями.

Перед Новым годом мимо нашего дома проходило много людей, несших из лесу елки. Ребята знали от сверстников, что лесник с собакой ходит по опушке, охраняет елочки. Но и нашим детям захотелось самим срубить себе деревце. Еще летом, гуляя, они любовались на молодой ельник, выбирая себе елочку на Рождество. Считать рубку елки за грех, за воровство — это и в голову никому не приходило. Ведь лесу у нас конца-края нет, то и дело встречаются заросли молодого ельника. И вот, вооружившись детскими топориками, вся шумная компания отправилась в лес. Федя с Кириллом просили взять их с собой, но старшие отказывались: «Снег глубокий, вы завязнете, не дойдете».

Тогда я пожалела малышей и пошла с ними в лес, усадив Федюшу и Киру на саночки. Дорожка не утоптанная, мне было тяжело. Старшие взялись помогать мне, но устали и убежали вперед за товарищами. Я просила малышей идти ножками, они покорялись, но без конца падали. Так мы и отстали, пришли на опушку, когда ребята уже рассеялись по лесу. Их крики, смех и говор гулко разносились кругом:

— У кого топор? Дай мне, я срублю вот эту елку!

— Нет, моя куда пушистее! Руби обе: одну нам, другую в Москву бабушке отвезем!

— А милиция машины останавливает и елочки отбирает!

— Не пихайся!

— Я провалился!

— Дай руку, тащи меня!

Я подошла к детям, сказала им:

— Да вы не шумите, ведь лесник не глухой.

— Он ночью стережет, а сейчас день! — кричали мне дети в ответ. Но вот на тропинке из села к нам медленно приближался человек с ружьем, на поводке он держал собаку.

— Лесник! Лесник! — закричали ребята. — Кидайте топор в снег! Стук прекратился, елки бросили, выскочили все на дорожку, бегут ко мне. Я им говорю:

— Ребята, я вас будто не знаю. Со мной только двое малышей. А вы идите вперед, навстречу леснику, не бойтесь…

Усадила я опять Федю с Кирой, повезла. Смотрю — лесник детей остановил:

— Елки рубили? Где топоры?

— Нету топоров! Мы потеряли…

— Вы чьи? Откуда?

— Здешние, приезжие, из Москвы!

Обогнули дети по сугробам лесника с собакой и бегом прочь. А я тащу тяжелые санки, малыши поглядывают со страхом.

— Чьи это ребята? — спрашивает лесник.

— Мои на саночках сидят, — отвечаю.

Мужик махнул рукой и пошел туда, где снег был утоптан. Так и вернулись ребята ни с чем. А к ночи за елками решили идти взрослые: брат Володи Василий, сосед наш и третий — шофер наш Тимофеевич. Им елки нужны были к Новому году.

Я говорила детям: «Нечего спешить! Люди встречают Новый год, и никому больше в голову не придет идти в лес за елками. А сколько их там срубленных будет валяться — тех, что лесник отобрал! Вот тогда мы и выберем себе самую красивую елку! До Рождества еще целая неделя». Однако мужчины пошли в лес. Неверующими всегда владеет стадное чувство: «Как все — так и мы». Дети подошли к окнам, открыли форточки, прислушались: лай собак, выстрелы. Ривва Борисовна в панике: «Ой, в моего Тимофея стреляют! Зачем он пошел? Мы бы в Москве себе елку купили. Убьют мужа!». А выстрелы повторялись. Вскоре вернулся Василий, он был зол и мрачен: «На лесника нарвались! Собаки злющие, а сам ружьем грозит: «Стрелять буду, стой, бросай елки!».

Мы с Иваном елки бросили, идем, а Тимофеич бежать в лес пустился. Так лесник ему вдогонку палил».

Школьный учитель Покровский А.А. тоже был в эти часы в лесу. Мороз, луна, видно все далеко. «Гляжу, — говорит, — человек ко мне бежит. Лесник! Я от него помчал, а он за мной несется. Я — к домам, человек — за мной. Так и преследовал меня, пока я не скрылся за своей калиткой. Ну, думаю, проследил…, теперь знает, кто я. Что-то будет!». Страх нападал на людей, боялись в те годы всегда и всего, ведь лагеря с заключенными еще были повсюду. А бежал-то за учителем не кто иной, как наш шофер Тимофеич, удиравший от лесника. Вернулся Тимофеич не скоро, ведь крюк больше километра сделал, да и бежал-то по рыхлым сугробам. Он весь дрожал, задыхался, был красный, как рак: «По мне стреляли…», — еле вымолвил. Жена радостно: «Провались она — эта елка! Я чуть вдовой не осталась, а Толька — сиротой!». На колокольне часы били двенадцать, дети спали.

Отец Владимир сказал: «Завтра выезжаем рано, служим в храме благодарственный молебен, а теперь пора спать». Наступил Новый год.

А в первых числах января мы приносили с опушки леса столько пушистых елочек! Срубленные, но отнятые у людей лесником, уже никому не нужные. Много елочек приносили к церкви, украшали ими «Иордань», готовя ее к празднику Крещения. Во дворе храма делали из снега бассейн, среди которого ставили баки для воды. Ее освящали на улице. Это было уже через две недели после Рождества.