Страница 106 из 118
Видя полное молчание солдата, офицер ему в «увольнительной» отказывал. Но подготовленные Володей могли хотя бы в нескольких словах объяснить свое отношение к религии и молитве. Тогда они получали документ и счастливые, в парадной форме, вовремя появлялись в храме. Вот эти-то ребята и приходили к нам как на Рождество, так и на Пасху вчетвером, а то и вшестером.
На Святках в полдень нас посетили и родные — отец Федор с Галей и детишками, конечно, не со всеми. Мы устроили стол на втором этаже, в комнате семинаристов, куда они носили посуду, угощения, а потом подняли туда (впервые) и дедушку. Все были рады видеть моего батюшку за праздничным столом, веселого и неунывающего.
Я попросила Славу погулять с двумя детьми, покатать их на санках. Когда они вернулись, я спросила Любочку:
— Ну, как вы катались?
— Мы почти не катались, мы играли в «бандитиков».
— Во что? Что это за игра?
— Один крадет санки, как будто он машину угоняет, прячет санки среди кустов на кладбище, а другие ищут их, потом ловят «бандитиков».
— Но ведь это грех — красть. Нельзя играть в грех, нельзя приучаться воровать.
— Но бедненькие у богатых могут брать. У тех ведь много, а у бедных ничего нет!
Слыша такие рассуждения пятилетнего ребенка, мы со Славой улыбнулись, но все же сказали:
— Все равно, чужое брать никогда нельзя, хоть у бедного, хоть у богатого: это грех.
Девочки смущенно опустили глазки:
— Но мы ведь только играли…
Я расцеловала внучку, сказав ей, что грех настолько противен Господу, что даже воображать себя на короткое время «бандитиками» не надо.
В тот же вечер наши гости уехали, и дом наш снова погрузился в тишину.
Наши беседы по вечерам
На Святках к семинаристам в гости приезжал кто-нибудь из их товарищей. К одному приезжала мать, к другому — отец. Гостей было много, и дел прибавлялось. Я уставала и иной раз говорила:
— Сил нет. Ребята, сами уж уберите посуду, а я пойду к себе наверх, отдохну.
Тут я наблюдала, как теория благочестия порой не соответствует привычкам, выработанным юношами, выросшими в атеистическом мире. Не служили им девизом слова, сказанные апостолом Павлом: «Все что ни делаете, делайте, как для Господа, а не как для человеков» (Кол. 3,23).
Спущусь я вниз (после отдыха на втором этаже) и вижу: посуда-то вымыта, но на полу лужи воды, помойные ведра стоят полные, в прихожей — грязь. Дедушка просит что-то, а молодежь ушла гулять. Ну, я берусь сама за дела. Ребята возвращаются, одевают батюшку, увозят его в храм ко всенощной.
— А Вы придете? — спрашивают они.
— Нет, — отвечаю, — устала. Да и ужин надо сегодня приготовить на пятерых. Мое дело хозяйское.
Понемногу студенты стали приглядываться к хозяйству. Я их не винила, ведь у них не было в детстве христианских семей, в которых мать готовилась бы к праздникам за несколько дней, чтобы освободить от домашних дел часы, нужные для посещения храма. Вообще, уклада православной семьи эти будущие священники не видели в детстве, христианская мораль не руководила окружающей их жизнью. Обман и ложь, к которым они привыкли, не пугали их, не внушали отвращения. Об этом говорили мне письма отца Сергия, привозимые студентами мне еженедельно от сына. Перечитывая их теперь, я сочувствую моему милому инспектору (в прошлом): как трудно было ему в семинарии бороться с воровством, обманом и другими пороками молодежи! Ведь ему надо было не только выявить порок, но и внушить воспитаннику, что нравственная нечистоплотность несовместима с путем служения Церкви Христовой. Сын как-то написал мне: «Я присылаю к тебе, мамуля, самых лучших, а ты жалуешься… Но я надеюсь, что пребывание в нашей семье послужит на пользу этим ребятам».
Когда я увидела, что молодые люди ко мне расположены, то стала подолгу беседовать с ними. Это бывало только один на один, по вечерам, когда нам никто не мешал.
Я благодарила юношу за уход за моим старичком, ибо видела, как тщательно он промывает, смазывает и бинтует раны на больной ноге моего мужа. Я говорила: «Спасибо, дружок! Что бы мы без тебя делали? После этой зимы, проведенной вместе с вами, вы стали мне как родные. Век вас не забуду, всюду буду о вас молиться, чтобы снова встретиться нам в Царствии Отца нашего Небесного. «Ищите же прежде всего Царствия Божьего и правды Его», а земное благополучие приложится вам. Это я уже в своей жизни испытала и то же самое вижу на судьбе других, вручивших свою жизнь в руки Всемогущего. Не бойтесь ничего, кроме греха. Даже самый маленький грех омерзителен, потому что он отлучает душу от Бога. А я часто вижу, что вы не понимаете, что такое грех. Ложь, сознательное попрание голоса совести — это отлучает душу от благодати Божией. И в жизни нашей часто получается по словам Спасителя: «Отцеживаем комара, а поглощаем верблюда».
Вот ты запостился так, что уже еле держишься на ногах, ибо в Сочельник не кушал до сумерек. Но если ты сляжешь, то кто повезет в храм больного священника? Если, вернувшись домой, ты свалишься от усталости, то кто же будет принимать гостей (солдат), отпущенных из казарм на считанные часы? Пища дана нам от Господа не для удовольствия, а для подкрепления тела. Вы, семинаристы, читали слова апостола: «Пища не отлучает нас от Бога». А вот ложь отлучает от Бога. Как можно подавать педагогу чужой труд (сочинение), выдавая его за свой? Это обман. И сам грешишь, и того товарища вводишь в грех, который из-за корыстолюбия написал за тебя сочинение. Он продал правду за деньги — это грех Иуды. Твой друг должен был бы сидеть рядом с тобой за партой, направлять ход твоих мыслей, помогать тебе строить предложения, но не писать за тебя. А когда вы вместе обманываете, грешите, то ни соблюдение постов, ни вычитывание правил не будет содействовать спасению ваших душ. Нет пред Богом маленького греха, но «капля дегтя портит бочку меду». Один грех ведет за собой и другие: кто-то вас осуждает, кто-то порицает. А я вас жалею: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный». Этого я вам желаю, мои дорогие».
Семинаристы слушали мои рассуждения, не обижались и исправлялись. Я и за внешним их поведением следила, говорила им:
— Голубчик, вот твой товарищ скользит по дому бесшумно, а ты, когда бежишь по лестнице, то от гула все трясется.
— Бери у меня носовые платки, только не утирай нос рукавом. Или:
— Неприлично почесываться при каждом замешательстве, надо следить за своими руками.
Эти замечания ребятки учитывали и промахи свои старались не повторять. Они чувствовали мою любовь, мою заботу о них, ведь чужим по духу я не стала бы делать замечаний.
— Голубчик мой, — говорила я, — неужели между тобой и Богом стоит железный будильник? Спаситель так милостив, что покормил бы тебя, если уж ты не можешь терпеть. А стрелки часов мы крутим туда и сюда. У нас еще среда, но в Сибири уже наступил четверг. Неужели надо смотреть на часы, прежде чем утолить свой голод?
У меня самой перед глазами всегда была любовь родной матери, любовь отца, мужа. Когда я в трудах и болезнях изнемогала, то думала так: «Если б рядом была моя мама и знала мое состояние, то она сказала бы мне: «Кушай, дочка, это — в подкрепление твоих сил, кушай с благодарностью Богу, без колебаний. Он сам тебе посылает сию пищу». А ведь любовь Божия больше любви материнской! Стало быть, если мать дает, то и Бог разрешает.
А муж-священник так советовал:
— Ты не прибегай сразу к лекарствам, к таблеткам, а поешь что посытнее — хоть яйцо, хоть творог. Уж какой для тебя пост, если сил нет? Ну, если пища не помогает, тогда уж за лекарства берись.
Таковы советы людей, исполненных любви Божией.
Епископ Антоний Сурожский пишет так: «Если не увидел человек Божественного Огонька Любви в глазах другого, с кем он в жизни общался, то откуда загореться в душе его Благодатному Огню?». А в нашей жизни теперь встречается много, очень много людей, которые не встречали ни в детстве, ни в юности Огня Любви в среде, их окружавшей. И не загорелись их души. Бедняжки! Господи, «…дай, да и аз, познав силу Любви Твоей, буду провозвестником Оной для братьев моих» (из акафиста пред святым причащением).