Премия для извращенца

Судьба составляла ему компанию – в виде огромных медведей, что поступали с ним беспощадно, если он сердился на крэк. Но если он поддерживал высокий стимулирующий уровень, тогда Судьба советовалась с ним, предупреждала о всякой дряни, поджидающей за углом, или некой растаманской клоаке, которую Дэнни обокрал, за другим углом. На самом деле он конечно же ни во что такое не верил, это просто была волшебная музыка к кинофильму его жизни; но тогда Судьба относилась очень лояльно к привычке Дэнни ловить кайф – они оба были парадоксально склонны к чему-то пугающему и неприятному. Он переместил пластиковые пакетики за щекой, подобно тому, как полощут рот; потом аккуратно потрогал каждый кончиком языка.

Дэнни проводил эту внутреннюю инвентаризацию, по крайней мере, тысячу раз на дню. За левой щекой он хранил свою собственную «дурь», а за правой – товар для продажи. Обычно, когда Дэнни отправлялся из дома утром, за правой щекой у него было приблизительно двадцать пять доз, а за левой – пять. Пять пакетиков крэка – для пятичасовой езды в метро и беготни по Сити в качестве курьера, эдакого ковбоя без лошади. Ныряя в переулок или гребаную дыру в стене каждые пятнадцать минут на пятнадцать минут каждый раз, чтобы покурить молотой отравы. Со стержнем, с зажигалкой; неизменно привередливо растирая, пока Судьбы собираются на периферии, втискиваются грязными бородами и бормочут, декламируют тайные фундаменталистские тексты, осуждая существование Дэнни; грязные серые ногти разрывают его на части, а потом все это выдувается, сгорает, охваченное первым сильным потоком дыма, который Дэнни выпускает сжатым в трубочку ртом.

Пять упаковок равнялись двадцати трубкам – по одной каждые пятнадцать минут. Достаточно времени для того, чтобы его механизм работал, пока он прошлепает к другому финансовому учреждению, зайдет туда и поплетется дальше. Достаточно времени – если Дэнни заправился качественно, – чтобы избежать лязгающего упадка на Центральной линии, когда он сидит, потея, в слабо освещенном вагоне для перевозки скота вместе с остальными самцами и гетерами. Впрочем, слишком часто вздутое с одной стороны лицо Дэнни, почти как у бурундука, понемногу выравнивалось в течение дня. Если же правая щека выглядела чуть больше, чем обычно, Тимб изымал пакетик коричневого зелья в конце смены; или даже – когда чувствовал в себе особый настрой руководителя – брызгал ему в рот освежителем, чтобы уничтожить любой намек на вкус. И Дэнни должен был терпеть – принимать то дерьмо, в которое превратилась его жизнь.

Как же он дошел до этого? Дэнни клюнул на цианистую капсулу прошлого, став неким подобием Лондонской стены у Лондонского моста и офисов BZW-банка. Как же так случилось, что он оказался на побегушках у своего недалекого младшего брата Тембе или «мистера Тембе», каковым тот был в глазах обитателей отдела долгосрочных контрактов в Сити-банке? Промокший до нитки, он таскался по этим ужасающим коммерческим пещерам, чувствуя, как иссякает его кровь, его мужественность, и только Судьбы составляли ему компанию. Конечно, Дэнни знал ответ: он прикоснулся к товару.

Когда это произошло, до или после истощения пласта крэка, который Дэнни обнаружил в подвале на Леопольд-роуд, ему невдомек. Материнская залежь крэка, конечно, была слишком хороша, чтобы походить на правду, и уже сейчас это абсолютно ясно. То ли замеры Дэнни с помощью прутов водопроводчика изначально были неточными, то ли большая часть крэка была просто смыта, испорчена дренажной системой и фильтрацией. Так или иначе, но через пару лет жизни на очень широкую ногу пласт исчез, и в пределах того же самого времени Дэнни, чувствуя себя спрессованным жизнью, выкурил свою первую трубку крэка и обнаружил то, что всегда подозревал: в этом самом неестественном из всех существующих занятий он, как оказалось, чувствовал себя естественно.

Два брата словно вновь сидели сейчас на качелях, как в том мистическом эпизоде из детства: Тембе опускается вниз на землю, в то время как его старший брат взлетает в психотическое небо. Так как Дэнни вовсю раскрутил популярный леденец, делая сначала по три, потом по пять, потом по шестьдесят трубок в день, Тембе решил для себя, что этого вполне достаточно, и наступил в дерьмо раз и навсегда.

К чести Тембе, несмотря на компетентность тысячи консультантов, психиатров, политических деятелей, служителей церкви и родителей тех подростков, которые умерли от передозировки экстази, он смог удивительно легко шагнуть назад в дверь невосприятия. «Как бы то ни было, но мне никогда не нравилось это дерьмо, – объяснял он членам вооруженного отряда, околачиваясь на островке нелегальной торговли наркотиками в Харлесденском метро, потягивая «Даннс Ривер» и дразня бродяг. – Я просто создал отдельную компанию, как будто это где-то там. Дай мне пиво с марихуаной в любой день; я могу поставить тонну «дури» ежедневно, но все это должно делать меня более справедливым, более выдающимся».

Быть более справедливым и более выдающимся для Тимба в основном заключалось в том, чтобы перейти от необузданного потребления крэка к сверхэффективному производству и распределению. И если Дэнни бессвязно проложил свой путь через пики и спады возбуждения от крэка, больше уже не являясь кукловодом, а превратившись просто в марионетку на трубке, то Тембе поднял нити, выпавшие из его онемевших пальцев. Младший брат захватил клиентуру и заставлял старшего брата – когда-то такого высокомерного, такого большого и сильного – работать.

Никогда не пользовавшись услугами щедрых манекенщиц, Дэнни испытывал к ним в худшем случае безразличие, а в лучшем – дружеское расположение, тогда как Тембе – недавний пользователь – чувствовал к ним лишь презрение, особенно к белокожим. «Им нужно только одно – при первой возможности, в любую, блин, свободную минуту накуриться этим дерьмом. Они сами себя не уважают, говорю тебе, они заслуживают того, чтобы им дурили голову, а значит, должны отдавать мне свои деньги, вот почему они действительно дарят их мне, дарят на правое дело».

Правым делом для Тембе был черный «сааб»-9000 с полной комплектацией, личным номером и т. д., и т. п.; а ощущать себя великолепным было сродни прикосновению к телу шелковых рубашек и эквивалентно забитому вещами платяному шкафу американца, где непременно есть гангстерские костюмы в стиле рэп. К достижению такого материализма, который был для него почти мессианским, Тембе усердно стремился; будто рассвирепев от выросшей перед ним тысячефунтовой стены, он решил вырвать из нее кирпичи и обстреливать эту ненавистную преграду из миномета до тех пор, пока не получит все то, что находится за ней.

– Ты еще гребаная муха, пацан, – предупредил его Дэнни, когда они сидели вместе перед субботними гонками: Тембе потягивал пиво и курил марихуану, а Дэнни набивал трубку крэком. С давно потерянным блеском – от которого осталось лишь пятно масла для волос на старинной салфеточке, что лежала на спинке его кресла – Дэнни нелепо изобразил из себя заботливого папашу. – Ты ходишь с важным видом по отстойнику города, словно самый убойный пижон. Старик, таким способом ты сбиваешь градус; весь этот хренов градус – не только мусора, растафарии, турки, эссексские мальчики, китайцы… но даже сраные жители Мальты. Тебе надо обслужить их низкий гребаный слой, а представительный вид…

– Ну да, давай, давай! – Тембе пренебрежительно втянул щеку. – Ты уже недавно обустроился в своем гребаном слое. Это не просто низкий слой, мой «Большой брат», это – гребаная сточная канава.

Да, Дэнни должен был признать, что его потертая куртка, заляпанные грязью холщовые штаны и растоптанные сандалии вряд ли назовешь верхом респектабельности. Он замолчал и занялся непосредственно делом, увеличивая пламя в лампе, которую держал в руке. И теперь, проигрывая снова ту беседу в отзывающемся эхом внутреннем ухе, пока шлепал через душную, разрытую канаву Лотбери ЕС2, Дэнни вдруг осознал, что Судьбы несомненно ответственны за его причудливое преобразование и что даже намеки на гибель и разрушение, которые были не чем иным, как рутиной, в этот особенный день приобрели ужасающе релевантные предзнаменования.