Убежище

Эвелин Бишоп с трудом разогнула спину и посмотрела назад, на развалины мечети. Из-за изрытой шрапнелью стены украдкой выглядывал какой-то человек. Его облик и сигарета в смуглых пальцах мгновенно вернули ее в далекое прошлое.

— Фарух?! — окликнула она, не веря своим глазам.

Человек неуверенно улыбнулся и кивнул.

Услышав ее восклицание, возившийся в неглубокой яме у внешней стены мечети Рамез — маленький, очень подвижный и энергичный юноша, бывший студент Эвелин, ставший помощником преподавателя на ее кафедре, шиит, благодаря которому она смогла оказаться в этом районе страны, — поднял голову. Она сказала ему, что сейчас вернется, и стала пробираться к Фаруху.

Эвелин не видела его с тех пор, как двадцать лет назад они вместе работали на раскопках в знойном Ираке. Тогда она была молодой ситт Эвелин, то есть мисс Эвелин, не знающей устали и уныния, страстно влюбленной в свою специальность археолога, и руководила раскопками дворцов Сеннакериба в городах Ниневия и Вавилон, расположенных в шестидесяти милях южнее Багдада. А он был просто Фарух, один из местных рабочих, невысокий, начинающий лысеть толстячок, заядлый курильщик, торговец древностями и «куратор», нечто вроде координатора, без чьих услуг в этой стране не могло обойтись ни одно предприятие. Всегда вежливый и честный, застенчивый и немногословный, Фарух обладал поразительной способностью выполнить самую, казалось бы, немыслимую просьбу Эвелин. Но сейчас, увидев его поникшие плечи, избороздившие лоб глубокие морщины и редкие седые пряди, оставшиеся от когда-то густой черной шевелюры, она сразу поняла — за прошедшие годы жизнь не баловала его. Впрочем, эти годы никак не назовешь золотым веком Ирака.

— Фарух! — радостно улыбнулась Эвелин. — Как вы поживаете? Господи, сколько же лет мы не виделись!

— Очень давно, ситт Эвелин.

Хотя он никогда не отличался жизнерадостностью, его голос показался ей слишком робким и подавленным. Она никак не могла понять выражение его лица. Эта скованность появилась в нем из-за долгого перерыва в их общении или по какой-то другой причине?

Ее охватило необъяснимое беспокойство.

— Как вы здесь оказались? Вы теперь живете в Ливане?

— Нет, я покинул Ирак всего две недели назад, — угрюмо сказал он. — Я пришел, чтобы найти вас.

— Меня? — удивленно переспросила Эвелин, уже понимая, что с ним действительно что-то стряслось. Нервные взгляды, которые он бросал по сторонам между затяжками сигаретой, усиливали ее тревогу. — У вас все в порядке?

— Пожалуйста, не могли бы мы… — Он поманил ее за сбой и повел за стену, в более укромное место.

Она следовала за ним, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на маленькие кассетные бомбы, усеивающие весь район. Ловя настороженные взгляды, которые Фарух украдкой бросал на главную дорогу городка, расположенного у подножия холма, она поняла: его беспокоит совершенно иная опасность. Эвелин тоже посмотрела вниз. Там царила оживленная суета. Люди выгружали с грузовиков коробки с продуктами, устанавливали палатки и тенты. Осторожно лавируя между людьми и грузовиками, по улице медленно пробирались автомобили, и над всем этим шумом и суетой время от времени громыхали взрывы — постоянное напоминание о том, что хотя тридцатичетырехдневная война официально считалась оконченной и договор о прекращении огня уже вступил в силу, вооруженный конфликт был еще очень далек от разрешения. Она так и не поняла, что именно тревожит Фаруха.

— Что случилось? — спросила она. — У вас какие-то неприятности?

Он еще раз огляделся, стараясь убедиться, что их не могут услышать, отбросил сигарету, достал из кармана пиджака маленький потертый конверт и протянул его Эвелин со словами:

— Я принес это для вас.

Она открыла конверт, вытащила небольшую пачку фотографий, сделанных «Полароидом», слегка помятых и потертых, и вопросительно взглянула на Фаруха, хотя интуиция уже подсказывала ей, что она на них увидит. Только начав перебирать фото, она сразу увидела — подтверждаются самые страшные ее опасения.

Эвелин перебралась жить в Ливан в 1992 году, как только в стране закончилась долгая и бессмысленная гражданская война. На Ближнем Востоке она оказалась еще в конце 1960-х, вскоре после окончания университета в Беркли. Ей довелось участвовать в раскопках на территории Иордании, Ирака и Египта. И вдруг на археологическом факультете Американского университета в Бейруте открылась вакансия преподавателя. В сочетании с заманчивой перспективой принять активное участие в раскопках центра города, недавно открытого доступу археологов, что давало возможность исследовать его исторические связи с финикийской, греческой и римской культурой, это был шанс, которого она не могла упустить. Эвелин подала заявление и была принята на работу.

Теперь, спустя почти пятнадцать лет, Бейрут стал для нее настоящим домом. Ее нисколько не пугала мысль прожить здесь всю свою жизнь. Ливан принял Эвелин очень приветливо, и она всей душой стремилась достойно вознаградить страну за гостеприимство. Это могли подтвердить небольшая группа студентов-энтузиастов, заразившихся от нее страстным интересом к истории своей родины, и возвращенный к жизни музей города. Когда началось восстановление центра Бейрута, она отважно боролась с жаждущими прибылей застройщиками и их бульдозерами, неустанно отстаивала в парламенте и в Центре международного мониторинга исторических памятников ЮНЕСКО свои идеи сохранности исторической территории. Какие-то битвы она выиграла, некоторые проиграла, но сумела вынудить власти считаться с ее мнением. Она принимала самое деятельное участие в возрождении города и всей страны. Ей приходилось сталкиваться с оптимизмом и цинизмом, с надеждой и отчаянием, с настоящей смесью первобытных человеческих чувств и инстинктов, нередко обнажаемых без стыда и совести.

И вдруг разразилась эта катастрофа.

И «Хезболла», и израильтяне крупно просчитались, и, как обычно, за их ошибки расплачивалось мирное население. В то лето, всего за несколько недель до встречи с Фарухом, Эвелин с болью в душе смотрела, как военно-транспортные вертолеты «чинуки» и военные корабли вывозят иностранцев, но самой ей и в голову не приходило уехать сними. Ведь Ливан оставался ее домом.

Стремительная война закончилась, и у Эвелин было полно работы. Всего через неделю предполагалось начать занятия в институте, правда, на месяц позже обычного. Необходимо было переделать расписание летних занятий, так как некоторые преподаватели уже не могли вернуться на факультет. В последующие месяцы ей предстояла напряженная организационная работа, и она понимала, что лишь изредка сможет вырываться из этой рутины на интересные поездки вроде той, что привела ее сегодня в Забкин, маленький сонный городишко, затерянный в бесконечных холмах на юге Ливана, меньше чем в пяти милях от границы с Израилем.

По сути дела, от городка осталось одно название. Большинство его домов превратились в груду серого камня, скрученных стальных балок и расплавленного стекла. Остальные попросту исчезли, поглощенные черными кратерами от лазерных бомб. Вскоре здесь появились бульдозеры и грузовики, чтобы убрать развалины — слишком мрачный пейзаж для развития гостиничной зоны на морском побережье. Похоронили погибших под разрушенными домами жителей, и в городке появились первые, еще робкие признаки жизни. Оставшиеся в живых горожане, которым удалось покинуть деревню до начала бомбежки, вернулись и жили пока в палатках, прикидывая, как бы заново отстроиться. Скорого восстановления энергообеспечения не ожидалось, но уже появились танкеры с питьевой водой. Перед ними выстраивались в длинные очереди жители с пластиковыми канистрами и бутылями, тогда как другие разбирали с грузовиков ЮНИФИЛа продукты и другие предметы первой необходимости. Вокруг бегали ребятишки, играя — разумеется! — в войну.

Эвелин привез в это местечко Рамез, который был родом из расположенной неподалеку деревни. Местный житель, старик, единственный, кто оставался в Забкине во время бомбежки — в результате чего он почти полностью лишился слуха, — повел их по засыпанной осколками кирпича земле к развалинам маленькой мечети. Хотя Рамез уже описал Эвелин состояние мечети, открывшаяся на вершине холма картина потрясла ее до глубины души.