Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 11 из 119



ПИСЬМО К ЖЕНЩИНЕ

(Отправлено воздушным шаром 10 января 1871 г.)

Париж сражается. Сейчас он весел, страшен, В нем жив народ, жив мир, дух доблестью украшен. Здесь каждый служит всем, не мысля о себе, Хоть и без солнца мы, без помощи в борьбе. Все будет хорошо, хоть сна у нас — ни тени. Пусть публикует Шмитц пустые бюллетени — Эсхила б иезуит так перевел, губя. Семь франков — два яйца! Купил не для себя, Для Жоржа моего и для малютки Жанны. Мы ели лошадей, мышей — и было б странно Иное: ведь Париж зажат в кольцо врагом. Ковчегом Ноевым желудок свой зовем; Нечистой, чистой там уже немало твари: С собачиною кот, пигмей с колоссом в паре, И крыса и осел там рядом со слоном. Бульваров больше нет: срубили топором; Уж Елисейские Поля горят в камине. Мы дрогнем в холоде, всегда на окнах иней, Не развести огня, чтоб высушить белье, Рубашке смены нет. По вечерам в жилье Доходит смутный гул из мрака городского. Там движется толпа ворчливо и сурово: То пенье долетит, то возглас боевой. По Сене медленно плывут за строем строй Обломки тяжких льдин; за канонеркой смелой, Идущей среди них, след остается белый. Живем ничем и всем, не клоним головы, И на столе у нас, где голод ждет, увы, Картофель — это царь, покоившийся в Крипте, А луковица — бог, как некогда в Египте. Угля нет, но зато наш хлеб черней в сто крат. Без газа спит Париж, гасильником прижат. С шести часов темно. Привыкли к гулу, вою, Когда снаряд врага летит над головою. Чернильницей давно осколок служит мне. Но город-мученик не дрогнет в тишине, И горожане здесь на страже у предместий; Под пулями — отцы, мужья и братья вместе; В военной форме все, окутаны плащом, На жестких досках спят иль мокнут под дождем. Да, Мольтке нас бомбит, сулит нам Бисмарк голод, А все ж, как женщина, Париж и свеж и молод. Весь обаяния и силы полный, он С улыбкою глядит, мечтая, в небосклон, Где голубь кружится с воздушным шаром рядом. Беспечность, красота соседствуют в нем с адом. Я здесь. Я тем горжусь, что город мой не взять. Я всех зову любить, с врагом лишь враждовать, С ним биться до конца. Кричу перед другими: «Я больше не Гюго, и Франция — мне имя!» И не тревожьтесь, друг, за женщин. В час беды, Когда все клонится, они у нас горды. Все то, что доблестью считалось в древнем Риме, — И святость очага, и дом, хранимый ими, И ночь за прялкою, и труд, что грубым стал, И мужество, когда так близок Ганнибал, А братья и мужья встречают смерть на стенах, — Все это есть у них. Пруссак, гигант надменный, Париж зажал в кольцо и сердце мира в нем, Как тигр, когтями рвет в неистовстве своем. В Париже, где беда гнетет неотвратимо, Мужчина — лишь француз, а женщина — дочь Рима. Парижа женщины выносят всё: и страх, И гаснущий очаг, и ломоту в ногах, И гнет очередей у лавок ночью черной, Холодный ветер, снег, валящийся упорно, Бой, ужас, голод, смерть — и видят пред собой Одну лишь Родину и долг священный свой. Сам мог бы Ювенал их мужеством гордиться! Врагу огнем фортов ответствует столица. С утра бьет барабан, вдали поет рожок, И гонит сон труба, чуть бросит луч восток. Из тьмы встает Париж, огромный, горделивый; Фанфар по улицам струятся переливы. Все братья — верим мы в победу до конца, Грудь отдаем огню и мужеству — сердца, А город, избранный несчастием и славой, Встречает ужас свой осанкой величавой. Что ж! Стужу, голод — всё мы вынесем сполна. Что это? Ночь. Но чем окончится она? Зарей. Все вытерпим, и это будет чудом. Да, Пруссия — тюрьма, и стал Париж Латюдом. Мужайтесь! Наш народ, как в древности, суров. Лишь месяц — и Париж прогонит пруссаков. Я твердо убежден, что буду с сыновьями В деревне жить, куда поедете вы с нами, И в марте на родной все отдохнем земле, — Когда не будем мы убиты в феврале.

НЕТ, НЕТ, НЕТ!

Нет, нет, нет! Как! Нас немцы разгромят? Как! Наш Париж, святой, подобный лесу град, Необозримое идей жилище это, Влекущее к себе сердца снопами света; Гул, что творцам наук познание дает, Средь толп живых зари блистательный восход! Париж! Его закон, и воля, и дерзанья — Передовым борцам завет и приказанье; И площадь Гревская, где Лувра смыт разврат, То страхов, то надежд исполненный набат; И в лабиринте стен союз такой несродный — Рабыня Нотр-Дам и Пантеон свободный; Как! Бездна эта, где, блуждая, бродит взгляд, Тот сказочный, в лесах незримых мачт фрегат! Париж, что урожай свой жнет, растит, лелеет, В величье мира свой посев чудесный сеет — Науку мятежей, что он преподает, Гром кузницы его, где чудо он кует… Как! Все, что плавил он в поту своих усилий… Как! Мира будущность в сени его воскрылий, — Исчезнет это все под пушек прусских гром? Мечта твоя, Париж, забытым станет сном? Нет, нет, нет, нет! Париж — прогресса пост опорный. Пусть катит с севера Коцит поток свой черный, Пришельцев толпы пусть наш град сквернят пока… Пусть час — против него, но за него — века! Нет, не погибнет он! О, в реве урагана Уверенность моя лишь крепнет неустанно, И слышу я, куда мой долг меня зовет, И к истине любовь в душе моей растет. Опасность, что пришла, ведь есть не что иное, Как повод, чтоб росла в бойцах готовность к бою Страдания крепят колеблемый закон, И ты тем больше прав, чем более силен. Что до меня, друзья, мне трудная задача — Понять бойца, что вдруг находит повод к сдаче; Искусство чуждо мне пред боем отступать, Надежду потеряв, скулить, рыдать, дрожать, Отбросить честь и стыд, мне трудно стать унылым Все эти подвиги мне, право, не по силам!