В мире слов

Конечно, средства языка представляют обобщение. Мы вынуждены высказываться готовыми словами. Язык в этом отношении является как бы фильтром, отцеживающим субъективное, то есть принадлежащее именно мне — и только к этому и сводится «субъективность». Но в этом и состоит всеобъемлющее — одновременно простое и чудесное — свойство и значение языка, его общественная и культурная сила. Благодаря языку отфильтровывается и остается в стороне жесткая пленка моего «я», и мое переживание и мысль получают всем понятное, общезначимое общечеловеческое выражение, приобретает объективное, почти вещественное бытие. Благодаря языку мы имеем возможность вкладывать свой опыт, свои стремления и интересы в общее дело, делая их всенародным достоянием, и тем самым обеспечиваем им более или менее длительное существование, влияние и развитие.

Наконец, каждое высказывание, особенно со стороны даровитого, красноречивого, умного, наблюдательного и искреннего человека, а тем более мыслителя, поэта, писателя, оратора, обогащает язык. История языка и литературы наглядно показывает, как выразительные средства слова не только все время обновляются, но и все более умножаются и становятся разнообразнее, пластичнее и тоньше. Мы видим воочию, как примитивная, еще топорная словесная работа достигает мало-помалу степени тончайшего ювелирного мастерства.

Не менее важна и другая сторона.

Участвуя от рождения в общем словесном обмене опытом, мы глубоко, всей своей личностью усваиваем не только средства выражения для наших мыслей и чувств, — мы впитываем в себя и самые способы и формы восприятия и мышления, выработанные народом, создавшим язык, приобщаемся ко всему опыту его жизни. Слушая и читая разные истории о борьбе чувств и разных путешествиях ищущей мысли, мы не только обогащаем и развиваем свой ум, но и делаем его более социальным, общечеловеческим. Мы приучаемся ставить собственные чувства и мысли в ряд переживаний и размышлений других, смотреть на вещи глазами других, становиться на их место, разделять их стремления и образ мыслей. Благодаря языку мы преодолеваем субъективную замкнутость и приобщаемся к коллективному мышлению и поведению.

Для каждого из нас в отдельности язык представляется готовой системой, почти что набором знаков и выражений, которые мы только комбинируем более или менее по-своему. Но язык — не набор инструментов, и наша речь не просто мозаика. Язык — есть действие, живое дело, творческая работа. Если мы почти не замечаем в нем движения, если он кажется нам застывшей глыбой, то только потому, что движения эти для нас редко становятся заметными — они, так сказать, «молекулярные». Все, что каждый из нас выскажет за всю свою жизнь, будет более или менее ничтожным колебанием немногих частиц в массе языка. Но сумма этих отдельных колебаний — многомиллионная — в целом так велика, что язык оказывается подвижным, пластичным, текучим. От поколения к поколению, от эпохи к эпохе язык пересоздается, перестраивается очень значительно. В этом творчестве языка участвует весь народ в целом и каждый человек полностью.

5. Язык и родина

Мы приучаемся мыслить, усваивая язык, мы мыслим преимущественно с помощью слов, и самое сознание наше строится средствами языка. Наши чувства и мысли являются нам благодаря этому в формах мыслей и чувств той среды, которая нас воспитала, общества, в котором мы живем, народа, к которому мы принадлежим. Что бы я ни говорил, что бы я ни думал, это всегда будет неизбежно русская речь — потому что и речь и мысль строится у меня в системе русского языка. Тургенев большую часть жизни прожил во Франции. Но он писал свои произведения по-русски и с негодованием возражал ча замечания, будто он даже сочиняет по-французски: «Я могу творить только на русском языке».

И сознание самого простого человека, и гений величайшего поэта, выражаясь в том же языке, глубочайшим образом объединены между собой, потому что рождены в той же утробе родного языка и питаются его общими корнями. Они, можно сказать, вышивают очень различные по ценности и мастерству узоры, но по той же канве особого плетения и тем же особым набором ниток. Это единство основы и создает главным образом национальное единство. Язык — один из основных, характерных признаков народности. Это как бы самая ткань национальности, вторая, внутренняя родина, лоно души, в которой рождаются, вскармливаются и образуются наше сознание и наша личность.

Поэты-футуристы пытались составлять слова заново — из старых корней или даже прямо из отдельных звуков речи. Но это были довольно бесплодные усилия. Научная статья еще может быть написана в бесцветных международных терминах, математическая работа может быть изложена даже в чистых формулах. Но поэзия оперирует не только понятиями и воспринимается, конечно, не только умом, но и всеми чувствами, «сердцем», и потому не может пользоваться искусственными словами, не имеющими той внешней и внутренней резьбы, которая более или менее явственна в исторически сложившихся языках, и не вызывающими поэтому как бы по волшебству целого роя представлений, ассоциаций и воспоминаний, благодаря которым родное слово находит в нас живой, глубокий, полнозвучный отклик.

Французское бонёр (bonheur) или немецкое глюк (Glück) более или менее соответствуют по значению русскому счастье, но для нас они не обладают и в малой степени той полноценностью и полно-эначностью, не имеют того глубокого умственного и чувственного фона или ореола, которым обладает наше счастье: в этом слове нами чувствуется как бы сияние, пение, сладость — неуловимые, но властные следы пережитых нами счастливых минут.

В одном из рассказов Д. Острова кто-то, узнав, что птица по-немецки фогель (Vogel), говорит с негодованием:

— Тьфу! Разве это подходящее слово? В нем свиста нет. То ли дело наше птица — крылья растут, лететь хочется!

Для немца, конечно, наоборот, наше птица будет казаться невыразительным, ничего не говорящим сердцу словом.

Но отношение русского человека, и славянина вообще, к родному языку, пожалуй, отличается особенной полнотой и силой чувств. Славянские языки сохранили до сих пор большую отчетливость в строении слов и прозрачность их первоначальных, наглядных значений, — во французском или английском языках эта внешняя и внутренняя резьба уже сильно стерлась. Это делает русский язык ближе и глубже понятным, будящим более полный и живой отклик в русской душе. Недаром в основе славянских племенных имен лежит слово: словене, Бовины, словаки, словинцы, а язык у славян значило также и народ. Еще в «Памятнике» Пушкина это слово имеет значение народность.

В других европейских языках этих замечательных особенностей нет.

Вряд ли не сказалась на русском языке и существенная особенность нашей исторической судьбы. Почти все европейские народы меняли родину, так как были пришельцами, завоевателями. И во всех европейских странах менялись — иной раз очень резко — как народность, так и язык. Во Франции и Англии это произошло трижды, в Испании четырежды. Русь была исконной нашей родиной и никогда не подвергалась завоеванию. Русская земля, русский народ, русский язык на всем протяжении истории сохраняли коренное и неразрывное единство. Это не могло не создать в русском человеке неотъемлемой патриотической преданности родному языку.

Глава II

СЛОВА И ВЕЩИ

1. Почему так называется?

Почему солнце называется солнцем, стол — столом, лампа — лампой?

Этот вопрос не всегда и не всякому приходит в голову. Кажется, так ясно и естественно, что солнце и есть солнце, а лампа — лампа. Потому что все так называют эти вещи, и мы с малых лет усвоили эти названия. Нам как-то странно даже узнавать впервые, что в других языках солнце или свет называются иначе. На первых порах нам почти смешно слышать, что стол по-немецки тиш (Tisch), а по-французски табль (table). Нам эти названия кажутся какими-то нелепыми, ненастоящими — настолько в нашем представлении слово крепко связано с самой вещью, как будто эта связь существует искони, установлена самой природой.