Страница 7 из 8
Ведь человека, если его любишь — ругать или корить ни в коем случае нельзя!!! Его можно лишь спросить: «Как ты, хороший мой? Ты жива, хорошая моя?»
Только так.
СЧАСТЬЕ МОЁ
— Давайте, посмотрим, что творится в обществе, — говорила Танечка всем, кто пытался её слушать в кружевной лавке на углу площади Мармелад. И при этом обычно добавляла: — Я много ошибалась.
За три недели в Амстердаме у неё появилось три десятка очень хороших знакомых, включая собак и одного хромого пони. Но в основном это были голландки её возраста, которые не сомневались, что Вайолет ездила в Москву делать очередную пластику лица или лечить память… И приходили посмотреть на неё каждый божий день.
Танечка щебетала с ними обо всём и ни о чём, едва показывая нос и полглаза из-под шляпы.
«Я всегда была уверена — моё счастье ждёт меня в другой точке Земли.
Мой суженый… Он дырки проглядел в своём вымытом окне, не встречая меня на улицах, по которым ходит всю жизнь. И вот я здесь». Танечка огляделась на кружевные облака, в которых сидела, и свободно вздохнула.
Она себя чувствовала до крайности свободно в этих облаках амстердамского магазина, как никогда раньше за все семьдесят восемь лет жизни на улице Дубовой Рощи в Москве.
— Ведь это неправильно! — вдруг поняла Танечка. — Мы рождаемся не там и не в то время, где могли быть счастливы. Почему, Господи? Разве виноват ребёночек, в голове и сердечке, которого — россыпь талантов, что родился в Эфиопии, где не проживёт и года? Зачем он родился, чтобы умереть с голодухи?
Голландки её возраста обычно соглашались с тем, что говорила Танечка.
Был вечер, когда в лавку снова зашёл незнакомец.
— Кирстен Ольсен, — приподнял шляпу он. — Я вас вчера видел в «Токийской лошади».
— Вайолет, — покраснела Танечка.
— Орнитолог — специалист по соловьям, — отрекомендовался джентльмен.
— У меня сын — Иосиф …или Клаус, — немного невпопад сказала Танечка, боясь разоблачения. Сидение в лавке с кружевами нравилось ей необычайно.
И в шляпном магазине было так прохладно, что тоже можно было посидеть.
А уж в «Лошади» с токийским разрезом глаз, вспомнила вчерашнюю вечеринку Танечка, она оставалась бы круглосуточно, если бы не раб условностей — Иосиф, устыдившейся своей весёлой матери.
— Я пришёл вас проводить, — открывая перед Танечкой дверь, буркнул господин Ольсен. — Вас ведь ограбили не так, чтобы давно…
— О, да! — вспомнила грабёж Танечка. — Тыща с чем-то евро — фьють!.. И сумку унесли!
И свистнула. Господин Ольсен вздрогнул.
— Сегодня на небе — знаковые звёзды, — на пороге дома стал прощаться господин Ольсен. И поглядел в Танечкины глаза.
— Бинарные — двойные звёзды — согласилась Танечка чуть не плача. Она в школе больше десяти лет преподавала астрономию семиклассникам.
На небосклоне мигала какая-то туманность — Андромеды или что-то вроде неё…
— Если бы мне звёздный атлас, — вслух помечтала Танечка, — я бы сказала не навскидку, что там торчит наверху.
— Ты споёшь мне? — на прощание спросил её новый знакомый.
— А что? Я пою? — поперхнулась Танечка.
— А как же, вчера в «Токийской лошади». «Гори, гори, моя звезда-а-а», — старательно пропел господин Ольсен, безбожно при этом фальшивя.
— В какой — лошади? — Танечка потёрла голову, вспомнив отчего-то про московскую лошадь. — Приходи завтра — я, может, и спою…
— Мама, ты была не одна! — заходя следом за Танечкой, констатировал Клаус-Иосиф. — Что тебе сказал господин Ольсен?.. Ты же всегда высмеивала его!
— Я, — округлила глаза Танечка.
— Всегда, — упрямо повторил Иосиф и покраснел.
— Нет, — помотала головой Танечка.
— Но ты же всё время разговаривала с ним через губу!.. — сын Иосиф презрительно фыркнул.
— Почему? — удивилась Танечка. — Он мне давно по сердцу…
— Ты всю жизнь называла его подкаблучником, — тоном разбуженного ежа выпалил сын.
— Что-о?! Он женат? — У Танечки упало сердце.
— Уже нет, его Анни умерла, пока ты путешествовала и теряла сумки с вещами! — отрезал сын.
— Правда? — ещё не обрадовалась Татьяна Андреевна, хотя вздох облегчения выдал её.
— Какие у вас отношения? Я должен знать, — строго спросил Клаус-Иосиф и снял зеркальные очки.
— Пикантные, — опустила голову Танечка, разглядывая персидский ковёр под ногами.
— Ты сошла с ума! — сказал её сын. И хлопнул дверью кухни. — Я больше не буду тебе жарить рыбу — готовь сама! — донеслось оттуда.
«Почему он злится?» — подумала Танечка и сняла с гвоздя фартук.
— Я знал, что встречу тебя, — сказал господин Ольсен, когда оглянулся, уходя.
О-ХО-ХО!..
— У меня умерла жена, — сказал он назавтра, заглянув ей под шляпу весёлыми глазами.
— Вы её не любили? — спросила Танечка и осеклась.
— Любил, — засмеялся он и объяснил: — Она долго болела, и для неё это облегчение. А сколько вам лет?
— Я ещё молодая! — подумав, сказала Танечка. — У меня ещё кружится голова! — похвасталась она.
— От любви? — с надеждой спросил он.
— Ну, не совсем, — весело сказала Танечка. — «Но это не важно», — про себя подумала она.
И то!
— На могиле Анни ангелы поют, пойдём — послушаем, — предложил голландец.
— Пойдём, — согласилась Танечка, хотя идти на чужое кладбище, даже с ангелами, ей совсем не улыбалось; но господин Ольсен всё смотрел на неё и смотрел.
И так они познакомились ещё ближе. Сами знаете, сперва — увлекательное турне по кладбищу, потом — прогулка в магистрат.
А что?..
— Я охотник и пастух, а всю жизнь работаю в банке, — пробираясь сквозь памятники говорил Кирстен Татьяне Андреевне.
— А соловьи? — вспомнила про соловьёв Татьяна.
— Это для радости — на соловьях много не заработаешь, — пожал плечами Кирстен.
— А почему — охотник и пастух?..
— Не знаю, мне иной раз хочется поохотиться, — засмеялся господин Ольсен.
— И побыть ковбоем?.. — Танечка уже не удивлялась.
— Да, — кивнул он.
— Я знал, что встречу тебя, — сказал он снова.
— Знал, что встречу!
— Я знал.
«Когда же он меня поцелует? — думала Танечка уже четвёртый день. Ей так хотелось почувствовать твёрдость губ господина Ольсена на своих. — А в уме ли я?» — спросила она себя чуть погодя. А потом сказала себе тихо-тихо:
— Не ругай себя. — И повторила. — Не ругай себя! Это — твоё счастье.
— Я полна новых идей! — смачно заявила Танечка в конце их недельного знакомства, и Кирстен захохотал. — Пойдём?.. — начал он.
— Пойдём! — подхватила она.
В том ресторане, где когда-то праздновали его свадьбу, они просидели целую ночь, заказав стерлядь и красное французское вино.
— Я не фру Грюнгрум, — сказала Танечка Кирстену Ольсену, когда им принесли десерт.
— Я понял — фру Грюнгрум ещё та стервоза! — шумно фыркнул господин Ольсен.
— Я — Танечка, — робко сказала Танечка.
— Я понял… Танечка моя, — господин Ольсен пересел и положил свою голову Татьяне Андреевне на плечо. — Я думал, что отпорхал своё, и тут появилась ты, Танечка…
— Ну что ты. — Она потрогала его нос, и господин Ольсен закрыл глаза. Мужчины никогда не показывают своих слёз, считал господин Ольсен. Хотя, что такого в мужских слезах?
Они вышли из ресторана и оказались в самой гуще оживлённого гейского парада. Наряженные трансвеститы шли праздничными шеренгами…
— Мы с тобой в этой толпе самые нормальные, — ограждая Татьяну Андреевну двумя руками, косился на раскрашенных мускулистых мужчин господин Ольсен.
— А мне они нравятся, — разглядывая людей, призналась Танечка.
— Ты что?! — господин Ольсен ревниво нахмурился.
И через день Танечка переехала к нему. Не насовсем, но всё же.
КРУГИ ПО ВОДЕ
Юрий Тимофеевич Гущин звонил по номеру, который дала ему Вайолет Грюнгрум, но — день шёл за днём, а откликом ему были лишь мелодичные гудки из Амстердама…
Настоящая Вайолет ждала из посольства указаний и подтверждения своей личности, чтобы уехать из России.