Ребут

— Я могу поспать в комнате моих родителей, — сказал он.

Я быстро схватила его за руку.

— Нет, не мог бы ты остаться?

Я все еще хотела приблизиться к нему, даже если не была готова к близости с ним.

— Конечно.

Он был доволен моей просьбой; я могла видеть это в его глазах, когда он забрался в кровать.

Я скользнула к нему и поспешно придвинулась ближе, пока он не обнял меня. Я прижалась лицом к его груди, и он наклонился, коснувшись губами моего уха.

— Когда мы займемся сексом, то этой ерунды “не-снимай-мою -рубашку” не будет.

— Но…

— Нет, извини. Меня не волнуют твои шрамы, да и тебя тоже не должны волновать. Все или ничего.

— Тогда ты можешь ничего не получить.

— Ради Бога. Ты не способна долго мне сопротивляться.

Я засмеялась и запрокинула голову вверх, чтобы поцеловать его. Он сильнее прижал меня к своей груди, когда наши губы встретились, и на мгновение я подумала, что он может оказаться прав.

26 глава.

 — Рэн. — Дыхание Каллума защекотало мне ухо, и я пошевелилась, коснувшись лбом его груди. — Солнце садится.

Я открыла веки и обвела взглядом комнату, залитую оранжевым светом. Кожа Каллума была яркой и имела почти человеческий блеск.

Я вытянула ноги на мягких простынях. Пушистая ткань стеганого ватного одеяла была сжата в моей руке под подбородком. Я была внутри облака — роскошного, игристого облака, в которое было погружено мое тело на мягкой постели, мягче всего, что я когда-либо испытывала. Облако пахло Каллумом. Мылом, пряностями, теплом и безошибочным намеком на запах ребута.

Он отодвинул волосы с моего лба и коснулся губами кожи, заставляя горящую тропинку по всей коже спускаться к моей шее.

— Мы скоро должны выходить.

Его темные глаза встретились с моими, и я не видела смысла в том, чтобы пытаться спрятать свой страх.

Он уже увидел его. Его большой палец растирал огонь по моей щеке и его твердый взгляд говорил о том, что он не возражал против моего страха.

Я кивнула, но не сдвинулась с места. Я бы скорее осталась с ним в постели на всю ночь, на весь день, на всю неделю.

Забыть про дочь Лэба, забыть несуществующую резервацию, забыть все, кроме его рук и улыбки.

Но он дрожал. Его пальцы дернулись на моей коже, и он откатился в сторону, свесив ноги с края кровати. Он бросил быстрый взгляд на свои дрожащие руки, прежде чем потянуться к своей одежде.

Паника, вырвавшаяся из моей груди, от которой у меня перехватило дыхание, заставила меня прижаться лицом к кровати в страхе, что я закричу.

— Может быть, у меня есть для тебя рубашка поменьше, — сказал Каллум, спрыгнув с постели и пересекая комнату к своему шкафу. — Что-нибудь, что я носил в четыре года.

Я засмеялась напротив матраса, садясь и отбрасывая панику прочь с моего лица. Она сидела у меня в груди, настойчивая и насмехающаяся.

— По крайней мере, в семь лет, — возразила я. — Я не такая маленькая.

— Вот, — сказал он, бросая мне светло-синюю рубашку. — Она все еще будет тебе велика, но, может быть, ты сможешь завязать нижнюю часть.

Он покинул комнату, чтобы переодеться, и я натянула свои собственные штаны и его рубашку, доходящую мне до середины бедер. Я пыталась завязать узел с помощью дополнительного материала, но, в конце концов, сдалась и заправила ее внутрь своих штанов. Я взяла черный свитер, который он бросил на стул для меня, и улыбнулась, натягивая мягкую ткань через голову.

Каллум вернулся и положил электронную рамку и маленькую камеру в сумку, а так же несколько предметов одежды.

— Мы можем пойти и проверить не оставили ли мои родители еду, но я очень сомневаюсь в этом, — сказал он, закрывая сумку и перебрасывая ее за спину.

На кухне было пусто, за исключением нескольких оставленных, разбитых тарелок. Каллум пожал плечами и протянул мне руку.

— Готова?

Конечно нет.

— Готова, — сказала я, беря его за руку.

Я оглянулась в последний раз, когда мы направлялись по коридору в гостиную. Каллум, казалось, прилагал все усилия, чтобы не смотреть, удерживая свой взгляд на полу и открывая переднюю дверь для меня. Температура упала на несколько градусов с прошлой ночи, и вечерний воздух был промозглым. Даже Каллум вздрогнул.

— Одна остановка и мы пойдем дальше, — сказал он, указывая на соседний дом. — Мне нужно узнать, куда уехала моя семья.

— И что мы собираемся сделать? Постучаться и спросить?

— Ага, — сказал он, потянув меня к задней части дома.

Он постучал в окно, прежде чем я успела возразить.

Шторы раздвинулись, и оттуда выглянул человеческий мальчик не намного моложе нас, который издал вопль и закрыл их при виде нас.

— Эдуардо! — закричал Каллум. — Мне просто нужно узнать, куда пошли мои родители и Дэвид!

Эдуардо выглянул снова, вытаращив глаза и уперевшись лбом в стекло, разглядывая нас.

— Каллум?

— Да.

— Это плохо?

Вопрос мог означать многое, но Каллум кивнул.

— Да. Это плохо.

От дыхания Эдуардо запотело окно, когда он зажмурился от ужаса.

— Ты сбежал?

— Да. Ты не знаешь, куда ушла моя семья?

— По словам моей мамы в Тауер Апартментс.

— Спасибо, — сказал Каллум, отступая на шаг.

— Подожди, — сказал Эдуардо, толкнув окно. Каллум отступил еще на один шаг. — Какой твой номер?

— Двадцать два, — сказал он, протягивая запястье.

Эдуардо хмыкнул.

— О, прелестно.

Я засмеялась, и Каллум улыбнулся мне.

— Кто это? — спросил Эдуардо.

— Рэн. Сто семьдесят восемь. Не называй ее прелестной.

— Сто семьдесят восемь! — слишком громко воскликнул Эдуардо. — Ради всего святого!

— Спасибо, — сказал Каллум, подталкивая меня к себе и начиная отворачиваться.

— Подожди, подожди, — позвал Эдуардо. Мы снова повернулись к нему, и он нервно пожевал губу. — После твоей смерти моя мама спросила меня, чего бы я хотел, если бы заболел.

— И чего бы ты захотел? — повторил Каллум.

— Ну, знаешь. Если ей нужно будет убедиться.

Он показал пистолет двумя пальцами и поднес к виску.

Я слышала об этом. Никто никогда не спрашивал моего мнения по этому вопросу, и я осознала, что не знала, что сказать.

Я посмотрела на Каллума и увидела похожее выражение на его лице. Он вопросительно поднял брови, смотря на меня.

— Нет, — сказала я.

Эдуардо посмотрел на Каллума для подтверждения этого, и в течение одного долгого удара сердца я думала, что он может не согласиться.

— Нет, — сказал он, наконец. — Рискни стать ребутом.

— Ты говоришь так, потому что в твоем мозгу все уже перемешалось? — спросил Эдуардо.

— Может быть. — Каллум весело потряс головой и Эдуардо усмехнулся.

Я послала Каллуму недоуменный взгляд, когда он рассмеялся и отвернулся. Я никогда не была свидетелем такого дружеского обмена между человеком и ребутом.

— Ты не знаешь, где находится Тауер Апартментс? — спросил он, устроив руку на моих плечах.

— Наверное, я могла бы доставить нас на главную площадь.

Я повернулась и посмотрела на закрытое окно Эдуардо.

— Он был твоим другом?

— Да.

— Он не слишком-то испугался нас.

— Большинство детей больше боятся самого становления ребутом, чем настоящих ребутов.

— Думаю, в этом есть смысл.

Мы шли по задней части города в молчании. С каждым шагом мой страх возрастал, трущобы, с которыми я была знакома, начали принимать очертания в моей голове.

Когда мы подошли к стене, я остановилась и уставилась на нее. Кто-то нарисовал на ней красивую роспись играющих детей и бегущий людей на солнце. Мне хотелось задушить художника.

На этой стороне стены не было ни одного офицера. Кому захотелось бы проникнуть в трущобы?

— Рэн, — сказал Каллум, показывая рукой следовать за ним.

— Я боюсь. — Признание вырвалось из моих уст прежде, чем я смогла остановить его.

Он взглянул на стену.