Страница 63 из 118
Вдруг пенье оборвалось; пляшущие пришли в замешательство. Что-то произошло. Взгляды всех устремились на семь плясунов, вступивших в круг. Это были такие же крестьяне, но среди них выделялся какой-то великан и рядом с ним один безусый.
— Славчо! — пронеслось в толпе.
— Вылкана! — зашептали всюду.
— И дружина Славчова здесь! — послышались восклицания. Хоро остановилось, но не разомкнулось. Ни один парень, ни одна девушка не решились первыми выйти из круга. Но растерянность длилась только мгновенье.
Тотчас же хоро снова качнулось, снова зазвучала песня, — полилась к своей кровавой развязке.
К девичьим голосам присоединился и звучный голос Вылканы; он выделялся среди остальных, превосходя их своей силой.
И хоро закружилось еще неистовей, в еще более безудержном веселье.
Теперь взгляды всех присутствующих, как очарованные, были прикованы к легендарной дружине. Крестьяне просто диву давались, каким не женски строгим и суровым стало лицо Вылканы, которую совсем нельзя было узнать в мужской одежде, с торчащей из-за пояса рукоятью слоновой кости от длинного ятагана, с парой пистолетов в кобурах.
— Ишь какая ладная в этом наряде! — говорили крестьяне.
А девушки? А молодки? В эту минуту среди них не было ни одной, которая втайне не завидовала бы Вылкане, всем сердцем желая быть на ее месте.
Наконец, хоро кончилось: плясуны валились с ног от усталости.
Все сбежались к Славчо и Вылкане. Крестьяне образовали вокруг дружины непроходимую стену; каждый старался прежде другого пожать героям руку, приветствовать их. Появились кружки с вином: гайдуки стали чокаться с крестьянами, брататься с ними… Большая была радость.
Все забыли об опасности, все отдались непринужденному братскому ликованью, чуждому всякого стеснения и страха.
Крестьяне совсем потеряли голову. Их охватило какое-то опьянение, вызванное не столько вином, — женщины вообще не пили его, — сколько необъяснимой, детской, беззаветной радостью по поводу этой неожиданной и в то же время опасной встречи.
О предательстве, о том, что кто-то может сообщить про нее туркам, никому и в голову не приходило. Как же это возможно?! Казалось, раз больше нет чорбаджи Недю, на селе исчезли все злые мысли, все нечистые намерения. Уничтожен Недю — уничтожено зло… К тому же, когда они и в глаза не видали Славчо, турки все равно без всякой вины вязали, угоняли из села, мучили их… И тогда, не будь Недю, кому пришло бы в голову доносить правительству, клеветать на того, на другого? Одним словом, крестьяне имели полное основание не дрожать перед призраком предательства и веселились, не думая ни о чем.
Только домочадцы Недю были в отчаянии.
— Братцы и сестрицы! — заговорил, наконец, Славчо. — Славную песню придумали вы. По сердцу она юнакам. Но вот что я вам скажу: не все в ней правда!
— Коли что не так, поправь нас, Славчо! — закричали девушки.
— Верно, верно. Пришли к нам в гости — расскажите все как есть, — зашумели мужики.
— Я скажу, — заговорила Вылкана. — Воевода — не я, а Славчо!
Девушки переглянулись в недоумении: ежели Вылкана не воевода, значит и песня ни к чему… Это их очень смутило.
— Не губить же песню! — решительно возразили они, громко и весело смеясь.
— Песня хороша как есть, — подтвердили другие.
— Да и мне она по сердцу, — подхватил Славчо. — Только конец надо маленько поправить.
— Как? Как?
— То место, где про Недю говорится, будто его закололи…
— А его повесили, что ли? — раздались голоса.
— И не повесили…
— Ну так в «яму» упрятали?
— И не в «яме» он.
— Довольно того, что околел. Это для нас важней всего, — отозвались крестьяне.
— Недю жив, — возразил Славчо.
Эти слова произвели на всех неприятное впечатление.
— Жив?!
— Неужели жив?
— Значит, удрал?
— Так где ж он теперь?
Такие вопросы посыпались дождем. Славчо пошептался о чем-то с товарищами. Потом повернулся к крестьянам и сказал:
— Не бойтесь: Недю в наших руках!
— Держите его? Ну, слава богу!
— Крепко держим. И теперь спрашиваем вас, что с ним делать? Не мы, а вы больше всего страдали от Недю… Говорите, говорите, братцы, как нам его наказать?
Крестьяне стали перешептываться.
В этот миг окружавшая гайдуков толпа под каким-то сильным напором раздалась. Многие обернулись, чтобы увидеть, в чем дело.
— Не пускайте ее! — послышались голоса.
— Назад, назад!
— Чего она тут визжит, как дудка червивая!
Гнев толпы на ту, что продиралась вперед, нарастал.
Славчо, голова которого возвышалась над головами всех остальных, увидел, в чем дело.
— Недювица идет, что ли? — спросил он.
— Она самая!
— Гоните ее в шею! — опять закричали крестьяне.
— Не с добром пришла! Ишь как глаза вытаращила! — слышалось отовсюду.
— Эй, чего тебе тут надо? — спрашивал один.
— Назад! — кричал другой.
— Славчо, Славчо! Пусти меня к себе! — отчаянно завопила Недювица, не уступая тем, кто ее выталкивал.
Славчо махнул ей рукой, Вылкана тоже.
— Пускай подойдет, — сказали они.
После этого толпа расступилась перед женщиной. Это в самом деле была жена Недю.
— Ну, чего тебе надо? — строго спросил Славчо.
— Знаем, чего ей хочется. А только уйдет несолоно хлебавши.
— Пускай поплачет, как народ от ее муженька плакал. Бог правду видит, — послышались другие голоса.
Но вскоре воцарилось молчание.
Еще молодая, но страшно бледная, с упавшим на плечи платком, вся в слезах, Недювица подошла ближе.
Упала на землю, обняла Славчо колени.
— Отпусти, отпусти его, Славчо! Заставь за себя бога молить, прошу тебя, Славчо…
И продолжала плакать.
Воцарилась тишина. Крестьяне не сводили глаз с Недювицы, которая валялась на земле, в ногах у воеводы. Кто поверил бы три месяца назад, что спесивая жена чорбаджи Недю будет целовать следы ног гайдука Славчо? Но удивительное дело! Ожесточенье толпы вдруг пошло на убыль. Картина унижения и такого глубокого отчаяния пробудила в душах присутствующих какое-то новое, более доброе чувство, вытеснившее недавнюю ненависть. Их тронуло горе Недювицы, которая в конце концов вовсе перед ними не грешна и ни в чем не повинна.
— Ишь горемычная! — заговорили в толпе.
И тотчас, словно по молчаливому уговору, раздалось множество голосов, обращенных к воеводе:
— Воевода, воевода, пощади Недю. Просим тебя!
— Отпусти, отпусти его!
— Пусть вернется и знает, что по нашей милости жив остался.
— Мы ему прощаем!
Просьбы о помиловании и прощении неслись со всех сторон. Чувство человечности взяло верх: никто из присутствующих не потребовал смерти.
— Ладно! — согласился Славчо.
И, обратившись к Недювице, сказал:
— Ну, Недювица, к ужину жди мужа. Вот мое слово… А теперь пойди принеси трехлетнего да попотчуй нас на дорогу.
Недювица, от радости сама не своя, не знала, что и сказать… Она только целовала руки всем просившим за Недю.
— Только чтоб муж твой взялся за ум и человеком был: помнил, что он болгарин! — наставительно говорили ей более пожилые.
— Будет, будет. Добрым как голубь, ангелом кротким будет… Вот увидите, ей-богу, не лгу, — отвечала она, сама плохо понимая, что говорит.
— А что воевода приказал? Неси трехлетнего да угощай… И на вашей улице нынче Петков день.
Недювица бегом побежала домой, и вскоре на площади, под веселые здравицы и разговоры, полилось из бочонка трехлетнее белое чорбаджи Недю.
Казалось, все были счастливы тем, что сделали вместе доброе дело.
После этого происшествия дружина куда-то пропала, и про нее перестало быть слышно.
Ходили разные слухи. Одни толковали, что она ходит теперь где-то в других местах, другие — что ее изрубили в куски во Врачанских горах, третьи — еще что-то.
На самом деле Славчо распустил дружину, а сам ушел с женой в Сербию, в Неготин, где и поселился.