Повести и рассказы

— Fräuleine, bitte, nehmen Sie ihren Schirm![51]

Молодая болгарка, как и ее подруга, вспыхнула до корней волос; дрожащей рукой взяла она зонтик, забыв даже поблагодарить незнакомца.

Напрасно немец старался завязать разговор, чтобы вывести дам из неловкого положения: красные от стыда, они не раскрывали рта до самого Княжево.

Мне до сих пор не довелось встретить того болгарина и крепко, от всего сердца, пожать ему руку за тот урок человечности, который он преподал «цивилизованным» болгаркам.

1902

Перевод Б. Диденко

БЕЗВЕСТНЫЙ ГЕРОЙ

(Рассказ о смутных временах)

Ненко вернулся домой поздно. И в этот вечер он опять пришел хмурый, сердитый. Он был еще не стар, но похож на старика: спина согнута, лоб покрыт морщинами — следами забот; взгляд печальный, убитый; поступь тяжелая, медленная, как у больного; на лице — оттенок строгости, печать долгих скорбей и постоянных огорчений.

Прикрикнув на шумевших во дворе ребят, он вошел в одну из двух занимаемых им комнат. Там уже горела маленькая керосиновая лампа. На постели в углу лежала жена — с молодым, но изможденным лицом. Девочка в рваном платке давала ей пить из глиняного горшка.

При виде входящего мужа женщина приподняла голову и слабым голосом спросила:

— Ну как, Ненко?

Он кинул шапку на лавку, тяжело опустился на сундук и мрачно подпер голову руками, не произнося ни слова.

Жена поняла.

— Опять ничего? — с болью прошептала она.

— Как ты? — резко спросил он, вставая.

— Все так же, — был ответ.

— Не легче от нового лекарства?

— Да мы еще не покупали.

Ненко сердито повернулся к девочке.

— Я дал тебе лев, Дела. Куда ты его девала?

Дочь что-то пробормотала и заплакала.

— Послушай, не сердись, Ненко, — побледнев, промолвила больная. — Мы на пол-лева хлеба купили, потому что — знаешь?.. Ребят не уговоришь… А на другую половину — керосину и мыла…

Ненко отвернулся: лицо его изобразило жестокую муку. Он зашагал взад и вперед по комнате, опустив взгляд в землю.

— А завтра опять деньги доставать… Восемь ртов — и ни гроша ломаного в доме, — проворчал он.

— Господи! — застонала больная. — Что же мне с ними делать? Завтра опять заревут: есть давай!.. Пока здорова была, хоть малость зарабатывала… А только вот свалилась — и что делать, не знаю. Погоди, Ненко, погоди… Когда ты такой печальный, а я двинуться не могу… Погоди, погоди, Ненко…

— Чего годить-то, Ана? Я столько времени во все двери стучу — и хоть бы что… Бай Филипп хотел меня сборщиком пошлины устроить, а другого назначили…

— Что может бай Филипп? Мещанин простой. Ты сильных держись, Ненко… Ступай опять к господину Хайкову.

Ненко нахмурился.

— К Хайкову? Не пойду: когда ни придешь — только «может быть» да «подумаю». Не до меня ему! Я ему нужен был, когда надо было его в депутаты выбирать… Тогда чего только мне не обещал, лишь бы Стояна Кунчова свалить! А теперь?.. О нищем и господь бог забывает.

— Сходи завтра еще раз, — возразила жена. — Он мне сказал, что постарается… Он может; он сильный…

Ненко надел шапку и пошел к двери.

— Куда ты?

— Пойду опять к бай Филиппу. Он теперь в лавке… Попрошу у него взаймы. Завтра на лекарство нужно, на то, на другое.

— Дай бог счастья этому человеку: жалеет нас, не оставляет. Как к родному сыну к тебе относится, Ненко.

— Стыдно мне, Ана, к бай Филиппу ходить… Все-то я его обманываю, заплатить обещаю: дескать, не нынче — завтра работу найду… А он дает без отказу… Говорю тебе, просто стыдно. Да ведь тебя лечить нужно. Схожу еще раз, закрою глаза и схожу. А там хоть в тартарары!

И Ненко поспешно вышел вон.

Положение Ненко и в самом деле было очень тяжелым. Он впал в крайнюю нужду. Будь он одинок — полбеды: сам себя как-нибудь да прокормил бы. Но на руках у него была большая семья: шесть человек детей, из которых самому младшему пять месяцев, и больная жена, не встававшая с постели после родов. Ребятишки с утра до вечера просили есть, но часто оставались весь день голодными. А больная ничего не могла делать и не поправлялась. Говорят, своя ноша не тянет; но какая мука быть отцом многочисленного семейства и не иметь заработка! Ненко дошел до такой крайности после целого ряда неудач. Этот честный малый во время русско-турецкой войны занимался мелкой торговлей; но война, разорившая тысячи и тысячи болгар во Фракии, не пощадила и его. После ее окончания он вернулся в полуразрушенный родной город и с тех пор оставался там. Пробовал снова заняться торговлей или ремеслом, вообще каким-нибудь делом, — но за что ни брался, все валилось из рук; ему ни в чем не везло, его ничтожный капитал таял. За год до описываемых событий он закрыл свою лавчонку, задолжав при этом бай Филиппу. С тех пор он сидел совсем без работы и занимался поисками какой-нибудь службишки, чтобы прокормить себя и детей.

«Как ни крутись, как ни изворачивайся, ничего не выходит. Надо на службу поступать, больше некуда податься. Покрупней меня торговцы так делали: закроют заведение и — на жалованье», — думал Ненко.

И стал искать места. Попробовал было поступить рассыльным в какую-нибудь канцелярию (будучи малограмотным, он не метил высоко), потом служащим на таможню или куда-нибудь на станцию, а под конец уж был бы рад, если б его поставили на дороге — пошлину за провозимый товар взимать. Но всюду занято. Правда, ему дважды удалось отыскать свободное место рассыльного, но в обоих случаях он получил отказ, так как не принадлежал к «защитникам отечества».

— Я разорился, — возражал он, но напрасно.

Таким-то образом уже больше полутора лет ходил он безработным, обивая пороги и стучась во все двери в поисках службы — все без толку. С каждым днем положение ухудшалось: из всех углов дома глядела сперва бедность, а теперь уже нищета. Жена круглые сутки без устали пряла, как машина, и вся семья существовала на ее скудный заработок. Но пять месяцев тому назад она слегла — и с тех пор голод стал частым гостем в доме… Ненко весь день пропадал, возвращаясь лишь поздно вечером — пасмурный, туча тучей. При его появлении дети притихали. Они казались ему маленькими мучителями, тиранами, посланными ему от бога в наказание, с вечно открытыми в ожидании пищи ртами, а он им каким-то страшилищем с хмурой физиономией, от которого в доме становится мрачно, как в тюрьме, чьи голые стены давят и душат, но из них невозможно вырваться…

Видя, что отец ушел, дети шумно побежали в дом, к матери, каждый с куском хлеба в руке. Босые, оборванные, бледненькие, они жадно кусали хлеб. Окружив мать, устремили свои невинные, удивленные, грустные глаза на ее изнуренное долгой болезнью лицо. Она, полузакрыв глаза, ушла в свои думы. Тягостный разговор с мужем, еще раз показавший ей действительность во всей ее безотрадности и непоправимости, страшно расстроил и утомил ее. Ей хотелось отдохнуть, отрешиться от шума, поднимаемого непоседливыми ребятами. Дела хлопотала по хозяйству — то выйдет из комнаты, то вернется обратно. Но не ужин готовила для отца: отец дома не ел, с тех пор как заболела мать. Несмотря на малолетство, девочка под влиянием нужды рано научилась работать и терпеть, и теперь на ней лежала вся работа по дому и, кроме того, она ухаживала за больной, ходила на базар и покупала лекарства в аптеке, а также мало-помалу таскала к еврею Соломону последние кухонные принадлежности и предметы домашнего обихода… Но отсутствие в доме обстановки и пустота на полках ясно говорили, что тут давно уже нечего носить в заклад и продавать.

Вдруг дети замолчали и вспугнутой стайкой кинулись вон из дома: стукнула калитка, — наверно, опять отец. Это и вправду был Ненко с каким-то узелком в руке… И удивительное дело, у него совсем другое лицо! Озаренное доброй улыбкой, оно давно не было таким ласковым, приветливым.