Страница 17 из 18
Однако как ни зол был периметр, дотянуться до нас он уже не мог. Совершив свой очумелый спурт, мы все же успели переступить ту невидимую черту, за которой тандему Ветров-Загребельный даровалась неприкосновенность и безопасность. Временные неприкосновенность и безопасность… только лишь временные. Прекрасно понимая это, мы с Андрюхой переглянулись.
— Видал, как рвануло? — Леший мотнул головой в сторону зарывшегося в землю тепловоза и дальше, туда, где всего несколько минут назад бушевало огненное море.
— Это та самая дрянь, что уничтожила вертолет, — прохрипел я, ощущая немилосердный укол в сердце.
— Очень похоже, — чекист кивнул.
— Получается, она живет и здесь, и там… то есть, в нашем мире.
— Ты видел что-нибудь подобное раньше? — Загребельный начал было оглядываться по сторонам, но в ожидании ответа задержал свой взгляд на мне.
— Зачем спрашиваешь? Ведь знаешь, что нет.
— Тогда будем считать, что эта штука встречается здесь и у границы нашего мира.
— Невелика разница, — я поднял автомат и стал выдувать из него пыль. Теперь это была не столько привычка, сколько инстинкт: привести в порядок оружие, а все остальное — уже как получится.
— Разница есть, — Андрюх вернулся к осмотру местности. — Но об этом потом. Сейчас надо уходить. А то нашумели мы тут дай боже!
— Согласен, давай уходить, — пошатываясь, я стал разворачиваться в сторону лежащего на боку контейнеровоза.
— Как ты догадался? — Леший задал вопрос уже практически мне в спину.
— О чем? — я нехотя оглянулся.
— О том, что эта бурая дрянь притаилась именно под цистернами.
— Ну-у-у…. собственно говоря… — мне нечего было рассказывать другу. — Никак не догадался. Просто нам в другую сторону.
— В другую?
Пошатываясь, Загребельный подошел ко мне, стал рядом и немигающим взглядом уставился в сторону контейнеровоза, авианосца и прочих океанских колоссов. Правда глядел он совсем не на огромные металлические борта и надстройки, а скорее сквозь них. Спустя минуту подполковник ФСБ ознакомил меня с результатом своих размышлений.
— Ты думаешь дорога на Могилев… — Леший запнулся и тут же поправился. — На то, во что превратился Могилев, именно там?
— Помни о кораблях, — протянул я вместо ответа. — Как ты думаешь, это может быть подсказкой?
— Чего? — не понял Андрюха.
— Помни о кораблях, — вновь повторил я. — Кто то, когда-то мне об этом уже говорил или…
Я так и не закончил фразу. В голове что-то щелкнуло, переключилось, и совершенно неожиданно перед мысленным взором появилась четкая, написанная то ли кровью, то ли краской надпись. Да… Так и есть… Всего неделю назад я прочел ее на стене подъезда, когда спускался с крепостной стены Одинцовского поселения, того самого, что доживало свои последние, даже не дни, а часы. «Помни о кораблях» написала чья-то неведомая рука. Написала, чтобы увидел я, именно я. Сейчас в этом не было никаких сомнений. Почему? Да потому, что именно эти три слова, словно дремавшая до поры до времени программа, сработали в моем мозгу и спасли нам жизнь.
Кто написал их? Сам собой напрашивался ответ — Главный. Это он не пожалел своей крови. Это он оставил послание, предупредил и направил. Кстати, и рука у ханха была порезана. Глубченный такой порез!
Я уже собирался зачислить себе в актив разгадку пусть невесть какой, но все же тайны, но тут вдруг подумалось: а ведь если принять во внимание сроки всех последних событий, то ничего не выходит. В тот день, когда мы откапывали БТР, Главный, судя по его словам, находился на «Облаке» и еще не обзавелся человеческим телом. А сие значит, что и кровавую надпись он ставить не мог. Ну, никак не мог! Да и потом, когда мы с ним несколько дней провели буквально плечом к плечу, спали рядом, жрали из одного котла… он и тогда насчет надписи не обмолвился и словом.
После того как все это прокрутилось в голове, стало понятно, что вместо ответа на старую загадку я получил несколько новых. Вот же цирк-зоопарк! Получается, лучше не думать. Лучше тупо переть вперед и надеяться, что жизнь расставит все на свои места.
— Что это ты там бормочешь? — вернувшись к реальности, я вдруг понял, что Леший с подозрением на меня косится. — Никак контузило?
— Да в порядке я. Идти надо.
— Ты точно знаешь, что нам именно туда, в сторону этих кораблей?
— Точно? — я нервно расхохотался. — Ну, ты даешь! Разве тут можно что-нибудь знать точно.
— Согласен, вопрос идиотский, — чекист кивнул. — Лучше было бы так: у тебя есть хоть какие-нибудь соображения по поводу дальнейшего маршрута?
— Соображений нет. Одни ощущения.
— Ну, хоть что-то… — Андрюха стер с лица пыль и кисло улыбнулся. — Лично у меня ни первого, ни второго.
— Потопали, — я крепко стиснул автомат и шагнул вперед.
Прошли мы всего шагов десять, после которых Загребельный схватил меня за локоть и остановил:
— Гляди! — Андрюха указывал на лежащий чуток левее от нашего маршрута предмет.
Вокруг было разбросано довольно много всякой всячины. Это и камни, и куски от разбитого локомотива, и еще какие-то непонятные железяки, занесенные сюда неистовством взрыва, поэтому не мудрено, что я не обратил внимания на засыпанный пылью и песком грязный зеленый баул. А вот Леший… Видать он свое имущество чуял, будто кот валерианку.
Вещмешок оказался порван. Из его распоротого брюха в пыль вывалились фляга, консервы, пачки с патронами, на удивление целые и вроде как невредимые. Быть может, памятуя о весьма неприятной особенности Андрюхиной поклажи притягивать к себе убийственные малиновые молнии, мы бы так и оставили ее покоится с миром, но… От одного лишь вида всех этих богатств, ноги сами свернули с дороги.
— Патроны можно не брать, — протянул я, когда два голодных и усталых ободранца остановились над разбросанными по земле банками и упаковками. — «Калаш» твой накрылся, поэтому 5,45 теперь только в очко вставлять.
— Можно и в очко, главное нужной стороной, — ФСБшник отшутился чисто автоматически. Сам же он в это время присел на корточки и пытался аккуратненько, словно мину, подцепить жестянку с кильками.
— Неужто, вас и этому учили? — Настроение было паскудней некуда, однако в том-то и заключается парадоксальная суть бывалого солдата: он сможет позубоскалить даже на своем собственном смертном одре.
— Нас много чему учили, — Леший, наконец, решился и сгреб банку своей здоровенной ручищей. — Ничего не чувствую. Никакого разряда. — Андрюха поднял на меня слегка недоумевающие глаза.
Мне было нечего ответить, разве что пожать плечами. Именно на середине этого движения, как раз когда мои плечи уже вот-вот были готовы подпереть края шлемофона, я и заметил… По занесенному пылью и песком вещмешку словно ящерка проскользнула юркая белая молния. Я, видать, так и застыл, намертво прикипел взглядом к запыленной и выгоревшей зеленой ткани.
Загребельный сразу засек мой напряг и резко повернул голову:
— Чего там? — чекист никак не мог понять, что именно привлекло мое внимание.
— Надо в мешке поглядеть, — наконец выдавил из себя я.
— В мешке? — повторил Леший, но прежде чем он успел пошевелиться, я наклонился и выдернул из пыли значительно похудевший армейский рюкзак.
Развязывать горловину не имело ни малейшего смысла, а потому я сразу уцепился за край прорванной ткани. Первый же взгляд в темное пыльное нутро Андрюхиной заплечной сокровищницы сделал воздух в моей груди полностью непригодным для дыхания. Больше того, он затвердел там, превратившись в тяжелый и колючий камень. Именно в таком состоянии, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть, с выпученными от асфиксии глазами я глядел на небольшой тонкий диск. Он походил на окно, на иллюминатор, за которым открывался вид на безбрежный и бездонный космос. Именно в нем, словно уносящаяся вдаль комета медленно пропадал, тонул свирепый ярко-малиновый смерч.
Глава 7
Укрывшись среди сплетения огромных стальных балок, я пытался сосредоточиться и добросовестно выполнять обязанности наблюдателя-тире-часового. Вот то-то и оно, что пытался! Леший ушел, и Максим Ветров тут же оказался наедине с самим собой, со своими мыслями. Невеселыми, прямо сказать, мыслями. Я до рези в глазах всматривался в доверенный мне под охрану и оборону участок, но вместо него видел лишь призрачные лица своих навсегда ушедших товарищей, лицо Лизы. Чувство вины перед всеми ними перестало ощущаться ноющей старой раной, теперь оно обжигало и душило словно густые пары концентрированной едкой кислоты. И это было настоящей мукой, болью, на которую не действуют обезболивающие, ядом без противоядия. В чем же заключалась моя вина? Да хотя бы в том, что остался жив! Значит, где-то я сплоховал, что-то проглядел, чего-то не понял и не почувствовал. Смерть солдат всегда остается на командире. А если он уцелел, пережил всех своих людей, то эта тяжесть возрастает многократно, становится просто невыносимой. Хоть пулю в висок!