Жопа

— Ну, ребята, вы переигрываете!

Его рассудок отказывался принять страшную мысль, что это произошло, что это — уже не игра. Лишь ничем не интересующийся Витька продолжал спокойно дрыхнуть в своём кресле.

Сталкер же окончательно пришёл в себя только тогда, когда Мишкин труп уже стащили с Ники, а та сидела на «траходроме», уставившись в неведомую даль. В руке у неё всё ещё оставался пистолет.

— Суки! — вопил в истерике Гриша. — Что вы наделали, суки!

Первым в создавшейся ситуации смог сориентироваться Федя.

— Гришенька, звони Папе. Кроме него, нас никто не отмажет.

До Гриши, наконец-то, дошло, что орать бесполезно — нужно выкручиваться. Запинаясь о кабели, он побежал звонить. Сталкер почувствовал необходимость хоть что-то сделать. Он присел рядом с Никой, обнял её, не заметив, как перемазался в крови.

— Девочка, девочка моя! Это — несчастный случай, ты не виновата, это просто несчастный случай! — твердил он, как заведенный, убеждая то ли её, то ли себя.

Не прошло и получаса, как на потрепанном «жигуленке» с забрызганными грязью номерами подъехали трое совершенно одинаковых, коротко стриженых ребят. Быстро, по-деловому, засунули Мишку в пластиковый мешок, загрузили в багажник и уехали, сказав напоследок безо всяких эмоций:

— Уничтожьте плёнки.

К Сталкеру, всё ещё обнимавшему заляпанную мозгами и кровью Нику, подсел Федя и шепнул:

— Я посмотрел плёнку — там нет ничего!

— Уже — нет?

— Вообще — нет! И не было!

Но не это было самым странным. Самым странным было то, что никто не заметил, как злосчастный «макаров» перекочевал из Никиной руки в обширный сталкеровский карман.

6

Федя и Сталкер пили два дня. Точнее, двое суток, окончательно перепутав день с ночью. Время от времени кто-нибудь из них отключался в той позе, в какой его настигала очередная капля алкоголя, ставшая последней, переполнившей чашу. Отключался, но только для того, чтобы через два-три часа, полуочухавшись, продолжать накачиваться водкой. Вскоре они начали вырубаться попеременно, явив собой некий алкогольный маятник, поэтому никакого общения не получалось. Да оно и не требовалось — это был всего лишь сеанс противошоковой спиртотерапии.

Ника бродила по студии, созерцая невидимое, и натыкалась на предметы. На любые вопросы отвечала односложно, и самым пространным ответом, какого от неё удалось добиться, было слово «нормально». Витька по-прежнему дрых — его психика отличалась таким здоровьем, что заставляла усомниться в самом её существовании. Все остальные подевались кто куда — Юрка заедал стресс, Дядя Вася перематывал на дому трансформатор, а Светка, по слухам, завела роман. Мишка же, скорее всего, нашел последнее пристанище на дне какого-нибудь затопленного котлована или в ванне с серной кислотой. В студии повисла тяжелая, удушливая атмосфера, смешанная с запахом хронического перегара. Однажды забрёл Гриша, взглянул на удручающую мерзость запустения, поморщился, плюнул на пол, проворчал: «Коматозники, блядь!» и ушёл.

Но на исходе вторых суток алкомарафона двое «коматозников» включились почти одновременно.

— Хватит, — с трудом шевеля губами, сказал Сталкер. — Рефлексировать хватит! Если эта история помешает нам закончить фильм, то значит, что мы с тобой попросту говна не стоим.

— Типун тебе на язык, — ответил Федя. — Завтра похмеляемся и рвём в «театральный» — искать актеров.

— Решено. А что, у нас кончилось пойло? Подожди, сейчас пороюсь в карманах — не могли ведь мы пробухать всё до копейки! — и Сталкер полез в карман. И сразу понял, какой предмет двое суток так неприятно врезался ему в пах, потому как первым, что ему удалось нащупать, оказалась рукоятка «Макарова».

«Как я ещё себе яйца по пьяни не отстрелил!» — подумал он, вспомнив, что не поставил пистолет на предохранитель.

Сталкер и сам не знал, для чего упрятал его в карман. Возможно, виной тому было так называемое «жопное чувство» или распространенная ментальная установка — «в хозяйстве кулака пулемет не помеха». Во всяком случае, извлекая на свет несколько измятых бумажек, он заботился в первую очередь о том, как бы ненароком не задеть спусковой крючок.

— Ого, а мы почти миллионеры! На сейчас и на утро хватит. Ну что, Витьку сгоняем или сами пойдем?

— Сгоняешь его! — отозвался Федя. — Это туловище будить — больше времени займет. Только погоди, сначала поссать схожу.

Федя исчез в глубине подвала, и это позволило Сталкеру вытащить, наконец, «пушку» и облегчённо щёлкнуть предохранителем. Тут ему вспомнилась чеховская концепция, гласящая, что если в первом акте на сцене висит ружьё, то в пятом оно непременно должно выстрелить.

«А если в первом акте стреляет „макаров“, то в финале придется вытаскивать на сцену миномёт?» — усмехнулся он, засовывая пистолет за пояс. В кармане он, всё-таки, ужасно мешал.

В «театральном» они проторчали целых три часа, не добившись, при этом, почти ничего. Из предполагаемых кандидатов двое отказались сразу и наотрез, другие сослались на занятость, и лишь один, вроде бы, заинтересовался и обещал позвонить, как только покончит с предыдущей халтурой.

— Тугой нынче пошел студент, — прокомментировал Сталкер, покидая стены института. — Ох, как мне хреново!

— Ну что, — сказал Федя. — Поехали, что ли, на студию. Там сядем и — будем думать.

— На что думать-то? — воскликнул Сталкер. Последние копейки ушли на утреннюю опохмелку.

— Не грейся — у меня ещё стольник остался. Я его, правда, Лёвке вернуть обещал, но что уж тут, раз такие дела. А Лёвка перебьется. Ему этот стольник, как нам «беломорина».

В целях экономии завернули к известной Сталкеру бабке, которая торговала спиртом. Хитрая бабка продавала спирт только знакомым, во всех остальных случаях прикидываясь напрочь глухой. На этот раз она решила прикинуться ещё и подслеповатой. Сталкер заметил бабке, что она охренела, поскольку сталкеровскую рожу могла наблюдать, как минимум, в неделю раз. Но прозрела бабка только тогда, когда Федя помахал у неё перед носом купюрой.

— Как же я сразу-то тебя не признала? — удивилась бабка и пошуршала в кладовку.

— А я говорю — всё должно быть настоящим! — едва не кричал Сталкер на подходе к студии. — Любая бутафория — ложь, а искусство не приемлет лжи!

Конечно же, они не удержались и полфлакона приговорили в подъезде. Произошло это после почти парламентских прений — разбавлять спирт или нет? Сталкер утверждал, что осквернение спирта водой равно переводу добра на говно, Федя же с ним не соглашался, доказывая, что неразбавленный с похмелья — вредно. В конечном итоге был достигнут консенсус, выраженный следующей формулировкой — «разбавлять мы не будем, но запить чем-то надо». По достижении консенсуса Федя морально изнасиловал местных жителей, и после множества неудачных попыток выпросил-таки в чёрт знает, какой по счёту квартире, кружку воды. Возможно, во всех предыдущих квартирах обитали одни кержаки, которые, как все знают, чужим воды ни за что не дадут.

Эффект превзошел все возможные ожидания, ибо путь от подъезда до студии (а они проделали его пешком, поскольку даже Федя — и тот не рискнул садиться за руль в таком состоянии, оставив машину под присмотром всё той же бабки — за умеренную плату, разумеется), так вот, путь прошел в спорах на эстетико-философские темы. Если в этих спорах и рождалась истина, то рождалась она под аккомпанемент сочнейшей нецензурщины.

— Так что, едрить твою мать, мы, по-твоему, и актеров должны «мочить» по-настоящему?! — возопил Федя, размахивая, словно поп кадилом, спиртоносной тарой.

— Ну, это уже дань библейским заповедям, обуславливающая относительный процент допустимой лжи, — наукообразно ответил Сталкер, споткнувшись на этих словах о поребрик. Удержаться от падения ему не удалось, но, тем не менее, вторую, непочатую бутылку он спас.

— Что ж, да здравствует минимум бутафории! — воскликнул Федя. — За это мы обязаны выпить!