Александр Невский

IV

ДАРЫ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ

Утром рано из Владимира прискакал течец, посланный Ярославом Всеволодичем за сыновьями, которых великий князь видеть пожелал. А тут беда — еще с вечера занеможилось Федору. Всю ночь он в жару метался, и кормилец не уходил никуда от него. Потом в покои к детям прибежала встревоженная Феодосья Игоревна.

— Лечца звал? — спросила княгиня.

— Послал за ним конюших, унесло окаянного на ловы[32].

Княгиня отправила Прасковью за горячей водой и сытой. Присела на ложе к сыну, рукой лоб горячий гладила, выговаривала кормильцу:

— Ах, Данилыч, Данилыч, как же ты недоглядел.

Федор Данилович переминался, кряхтел виновато, сам себя более корил:

— Старый дурак. Вчера так-то они упарились с сулицей[33], а тут баба с водой ключевой. Принесла ее нечистая сила.

— А он пил? — кивнула княгиня на младшего.

— Пил.

Феодосья Игоревна притянула Александра, еще толком не проснувшегося, пощупала лоб. Вздохнула облегченно.

Прасковья притащила в корчаге воды, тряпки и кувшин с сытой.

Вдвоем с княгиней силком напоили они Федора, тряпку мокрую на лоб положили.

— Так как быть-то, Феодосья Игоревна? — спросил кормилец. — Князь велел во Владимире быть с ними. Великому князю показать отроков хотел.

— С Александром и бегите.

Кормилец потоптался, повздыхал, кивнул Александру: одевайся. Позавтракав наспех, выехали они в сопровождении двадцати вооруженных отроков[34]. День выдался тихий и солнечный. Стремя в стремя с Александром скакал кормилец.

Княжич радовался и яркому дню и поездке — давно мечтал Владимир посмотреть. Хмурое лицо Федора Даниловича отчего-то смешило его.

— Что за туга, Данилыч?

— Эхе-хе, — вздыхал Данилыч. — Ума — два гумна да баня без верху.

— У кого? — смеялся княжич.

— Вестимо, у кормильца вашего.

Александр долго смеялся и этим вскоре и Федору Даниловичу настроение поднял.

Ехали узкой лесной дорогой, то переходя вброд речушки, то объезжая заболоченные места, то подымаясь в гору, то спускаясь вниз. В чащобе разноголосо пели птицы. На ветках сосны, нависших над тропой, мелькнуло что-то рыжее.

— Кто это, Данилыч?

— Веверица.

— Эх, лук бы.

— Ни к чему. Летом скора[35] у нее худая.

Белка, словно нарочно, дождалась передних всадников и, подняв хвост, запрыгала вверх по стволу и скрылась.

Ехали долго. Александр уже уставать начал, затих, не смеялся. Но виду не показывал. Да только кормильца не обманешь: все заметил, схитрил немножко.

— Чтой-то притомился я, — сказал он. — Вот к речке подъедем, надо на ночевку становиться.

— А далеко еще до Владимира? — спросил Александр.

— Да уж меньше, чем пробежали. Покормим коней, а завтра утречком по холодку быстро добежим.

Федор Данилович выбрал лужайку у самого берега. Все спешились. Коней расседлали, спутали и пустили пастись, поручив заботам двух отроков.

И опять скачет княжич рядом с кормильцем, радуется всему увиденному, спрашивает бесперечь:

— А скоро ли Владимир?

— Скоро, скоро, Ярославич. Потерпи.

Легко сказать: потерпи. Мальчик торопит коня. Ведь его позвал сам великий князь. Какой он? Строгий или добрый? Зачем вдруг понадобился ему княжич Александр?

Федор Данилович улыбается, отвечает терпеливо:

— Стало быть, надо, раз зовет. Поди, уж и Золотые ворота велел для тебя растворить.

— А мы поедем через Золотые ворота?

— Конечно. Князья и все гости высокие через них только и ездят.

— А еще какие есть ворота?

— Есть еще Серебряные, Медные, Оринины, Волжские, Ивановские.

Так за разговором и время быстро протекло.

Как ни ждал мальчик появления города, а первым увидел его кормилец.

— Гляди-ка, Ярославич, эвон и Владимир.

Посмотрел Александр и увидел: впереди в легкой дымке сияют золотые луковицы куполов. Колеблются в легком мареве.

— Как в сказке, — засмеялся княжич.

— Верно, — согласился Федор Данилович и, обернувшись, дал знак дружинникам подтянуться, держаться кучнее.

Перед высокими каменными воротами с золотой маковкой копыта коней громко застучали по деревянному настилу моста.

Едва въехали на улицу, как впереди уже побежали, мелькая пятками, мальчишки, вопя восторженно:

— Княжич из Переяславля! Переяславский княжич!

Детям было особенно лестно, что с почетом в город въезжает хотя и не ровня им, но их ровесник.

— Княжич!.. Княжича смотрите!

Выходили из ворот мизинные — простого звания люди, стояли обочь дороги, кланялись, приветствуя княжича, рассматривали с любопытством и приязнью.

И вдруг в ватаге бежавших впереди детей появился мальчишка лет восьми-девяти с сорочонком. Сорочонок садился к нему на плечо или на голову, когда мальчик останавливался. Но когда он бросался в бег за другими, сорочонок сваливался и летел, часто махая крыльями и не упуская из виду хозяина.

— Гляди, гляди, Данилыч, — не выдержал княжич.

— Ничего такого, — пожал плечами кормилец, — смальства тварь приучена.

— Забери ее мне, — попросил Александр.

— А зачем это тебе, князю?

— Надо, Данилыч. Ну, купи, если что. А?

Федор Данилович поерзал в седле, молвил негромко:

— Помилуй, Ярославич. Соромно мне, старику, с мальцом торговаться. Подожди. Я потом пошлю Сбыслава.

Кормилец втайне надеялся, что княжич забудет о сорочонке. Впереди столько впечатлений. Так и есть!

— У-у, вот лепота! — воскликнул Александр, увидев пять золотых куполов. — Что это?

— Это Успенский собор, — отвечал кормилец с готовностью. — А вон еще далее зри, зри, Ярославич.

Смотреть во Владимире было что. Сколько церквей, и одна другой лучше. Что и говорить, не зря здесь сам великий князь Юрий Всеволодич сидит.

— А эвон твой дед родной, — толкнул в бок кормилец княжича.

— Где, где? — удивился Александр.

— Да вон же, подвысь храма зри.

Александр обежал взором резьбу по фасаду храма, который они проезжали. И увидел вверху изображение человека в княжеском одеянии и около него фигурки резвящихся детей.

— Это, что ли?

— А средь детей и отец твой.

— Отец? — еще больше удивился княжич, считавший, что отец всегда был взрослым. — А который?

— А тот, который помене всех будет.

Княжич даже коня придержал, чтобы лучше рассмотреть своего деда знаменитого и отца.

— Лепо! Ай лепо, — шептал он восхищенно. — А как же храм зовется?

— Дмитриевский собор это, — отвечал кормилец. — Он, пожалуй, краше Успенского. А?

— Краше, конечно, краше, — согласился Александр, все еще продолжая любоваться фигурами.

Двор князя оказался за Дмитриевским собором и был даже связан с ним двухэтажными палатами с изукрашенной вышкой.

На просторном дворе челядь туда-сюда снует: то из медвениц[36] корчаги с медом в сени несут, то из сеней посуду грязную, то в котлах мясо вареное тащат.

А из сеней гомон веселый несется, звуки гудца скоморошьего, звон гуслей. Пир у князя великого, гостей полны сени.

Спешились княжич с кормильцем, коней стремянным передали.

— Ну, Ярославич, попали мы в самый раз. Слышь, гульба какая?

Кормилец поправил на княжиче платье, шапку, взял его за руку и повел к высокому крыльцу. Но когда они стали подниматься в сени, Александр освободил свою руку. Федор Данилович усмехнулся, не стал настаивать. Ему нравились эти порывы к самостоятельности.

Когда вошли в сени, где пир шел, княжич остановился, дивясь увиденному. За столами, тянувшимися вдоль стен и ломившимися от питья и яств, густо сидели бояре, дружинники, гости князя. Стол же самого великого князя был в глубине сеней, и вместе с ним сидели его братья и князья-союзники. Там же перед самым столом княжеским сидел гусляр с длинными, едва ли не до пояса, седыми волосами.

32

Ловы — охота; отсюда и ловчий — охотник.

33

Сулица — короткое копье.

34

Отрок — княжич со дня пострижения; молодой воин, дружинник.

35

Скора — шкура.

36

Медвеница — кладовая для хранения вареных медов.