Право на жизнь

— Чего надо, придурки?

— На корабль надо. Мы заплатили!

— Кому заплатили?

— Как кому, Ишану, конечно же!

Толстяк обезоруживающе рассмеялся.

— Нет, вы действительно полудурки. Корабль Ишана еще в порту, вон, заканчивает погрузку.

Северьян больше ничего не сказал, тотчас повернув к берегу. За спиной слышалось, как отплевывается Данила. Оба вылезли на берег, мокрые, злые.

— Учудил ты, калика. Я же знал, какой корабль у Ишана, не сравнить с тем корытом, что мы догоняли, — вздохнул Данила, выжимая воду из волос.

— Так ты знал? — Воскликнул Северьян. — Знал, что это чужой корабль?

— Конечно, знал, — невозмутимо ответил Данила.

— Тогда зачем прыгал?

— Ну, ты прыгнул, и я вослед. Кто знает, может тебе нужно чего было. Или вдруг твои планы изменились, ты же меня никогда не предупреждаешь.

Северьян шумно выдохнул, борясь с яростью. Против такой логики не попрешь. Все просто, как два пальца… гм… Ты прыгнул, и я прыгнул, ну чего тут скажешь.

— А если бы я в колодец сиганул, ты бы тоже следом прыгнул? — Съязвил Северьян.

— Нет, вряд ли. — Признался Данила. — Мы оба в колодец бы не влезли.

— А если бы влезли…

— Да что гадать, если бы, да кабы. Не влезли и не влезли. Пошли лучше к Ишану подойдем.

Корабельщик, как и положено, стоял на корабле и отдавал команды, куда и как ставить бочки. Заметил путников, помахал, довольно скалясь.

— Вы никак искупались? Мой вам совет на следующий раз, полезете в воду, не забудьте снять одежду. Суше будет.

Северьян пропустил шутку мимо ушей, проскрипел сквозь зубы:

— Когда вы отправляетесь?

— Как только загрузимся. Короче, до утра можете спать спокойно.

Какой там сон. Путники пришли в комнату, да так и просидели оба до утра, боясь не то, что уснуть, лечь! Кто знает, вдруг еще кому-то вздумается ограбить их ночью. Или корабль вдруг уплывет до рассвета. Теперь, зная виновника своих бед, Северьян злобно косился на котомку. Вот уж радость, везти в мешке краеугольный камень всех неприятностей!

К утру одежда обсохла. Впрочем, путники так и не снимали своей одежды, потому и не слишком радовались этому очевидному событию. А солнце уже медленно выплывало, щурясь огромным красным глазом, оглядывало свои владения. Северьян с Данилой молча собрали вещи, и поспешили покинуть не слишком гостеприимное заведение.

Корабельщик Ишан встретил их жизнерадостной улыбкой.

— Вроде не опоздали! Молодцы! Я уж отправляться собрался!

— Самое время, — буркнул Северьян. — Где мы можем разместиться?

— Да размещайтесь, где хотите. Вся палуба ваша.

— А трюм?

— Трюм для грузов. Если хотите, можете сидеть и там, но я бы не советовал. Там темно, сыро, да и крысы. В общем, делайте что хотите, только корабль не ломайте. Того, что вы заплатили, вполне хватит, чтобы целыми днями маяться от безделья, но ежели вдруг наскучит, я всегда найду вам работу.

Северьян выслушал длинную проповедь Ишана, и облегченно вздохнув, примостился на корме, чистой и влажной, накануне начисто вымытой. Рядом сел Данила. Шумно зевнул.

— Неужели мы на корабле? А, друг калика, представляешь? Мы на корабле!

— Представляю, — хмуро ответил Северьян. И оба спутника замолчали.

Лишь слышалось, как шумит корабельщик, отдавая приказы подчиненным, как кренится корабль, как скрипят паруса, пытаясь уловить движение ветра. Корабль неторопливо, покачиваясь, покидал маленький порт. Впереди открывалась лазурная, нежно голубая гладь моря. Она таила в себе мириады загадок. Путники молчали, вперив взгляды вдаль. Каждый думал о своем. Северьян просто любовался восходом, дивным и прекрасным, как сама жизнь. А Данила смотрел вперед, до рези в глазах пытаясь различить неведомые стены Царьграда. Убийца втайне завидовал спутнику. Даниле еще предстояло сладостное томление, ожидание чуда, и созерцание оного. Северьян же успел увидеть изнанку этого на первый взгляд волшебного города, и ожидал лишь одного. Еще больших несчастий.

Часть III

Глава 41.

Здесь было темно и сыро. В сыром воздухе витал стойкий запах разрытой земли и плесени. Так обычно пахнет в старом запущенном погребе, в который нерадивый хозяин не заходил несколько лет. Со стен жуткими лоскутами свисала старая замшелая паутина, своды потолка закреплены перекошенными накренившимися балками, которые уже подозрительно поскрипывают, так и норовя сорваться вниз, выбить опоры и обрушиться на людей лавиной иссохшей щебенки и глыб каменных плит. Это место выглядело куда хуже, чем корабельный трюм, в котором Люта вместе с другими пленницами находилась более десяти дней. До этого она мало чего помнила. Каждый день ее поили дурманящими травами и на всякий случай завязывали глаза. Зато она отчетливо видела день своего похищения. Девушку выкрали прямо на глазах у честного люда, на базаре. Трое здоровенных мужиков из охраны купца Ликуна заломили Люте руки и ударили чем-то тяжелым по голове. Купец долго ругал своих слуг, обвиняя их за излишнюю самоуверенность, но девушку так и не выпустил. И теперь Люта сидела в компании десятерых похищенных девушек в темном, сыром подвале и слепо ждала своей незавидной участи. Ликун доходчиво объяснил, что попытки побега будут караться смертью и уже мягче добавил, что девушкам досталась не самая худшая участь. Невольничьи рынки — удовольствие не для бедных, а стать служанкой какого-нибудь барона не так уж и плохо. Девушки поплакали, поплакали и смирились. Только Люта все еще верила, что Данила найдет ее, перерыщет всю землю, но найдет.

Люта давно сбилась со счета, но ей все-таки казалось, что сейчас утро. Девушек еще не кормили, и даже не удосужились зажечь новый факел, так что погреб уже добрых два часа был погружен в непроницаемую тьму. Многие пленницы еще спали, слышалось их тяжелое дыхание, сонные стоны. Еще бы, спать на холодных берестяных подстилках — испытание даже для мужчины. Девушки же здесь были не первый день.

За время пребывания здесь, Люта успела сойтись с пятерыми. Костряна, высокая статная, с черными, вороного крыла волосами и томными зелеными глазами, стала для Люты лучшей подругой. И характер у нее подстать внешности: волевой, напористый. Ее даже стражники уважали, и, похоже, все поголовно влюбились. Но, слово Ликуна — закон, и никто не пробовал нарушить его. Еще была Родянка, миловидная, с правильными чертами лица, русоволосая. Люди Ликуна похитили ее в Киеве, по крайней мере, так говорила сама Родянка. Она прослыла веселушкой, даже сейчас, когда, казалось, нет ни какого выхода, все равно умудрялась поддерживать беспечное настроение. Сейчас обе девушки сладко спали.

— Не спится? — Отвлек от печальных мыслей тихий голос.

В углу, прислонившись спиной к холодной стене, сидела Агалья. С ней Люта так и не смогла найти общий язык. Странная девушка с не менее странным именем почти ни с кем не общалась, все больше молчала. Люта даже немного испугалась, с чего это у Агальи вдруг прорезался голос.

— Нет. — Ответила Люта. — Слишком холодно. Да и мысли всякие лезут, не отобьешься.

— Мысли это плохо, — согласилась Агалья. — Особенно воспоминания. Мы теперь рабыни, и о прошлом лучше забыть.

— Но почему? Почему нельзя помнить?

— Чтобы избежать ненужной боли. А воспоминания — это всегда боль.

Люта растерялась. Не ожидала она столь угнетающего разговора.

— А почему ты все время молчишь? — Сменила она тему. — Девчата думают, что ты не от мира сего, безумная.

Агалья нахмурилась. Ровные дуги бровей опустились, исказились.

— Люди Ликуна убили на моих глазах отца и мать. А потом надругались надо мной…

— Прости, — Люта виновато склонила голову. — Я не знала.

Она действительно была потрясена. И как только она вместе с подружками могла смеяться над странной нелюдимостью Агальи? Пережить такое как она, и не свести счеты с жизнью или, по крайней мере, не сойти с ума почти невозможно. В один миг лишиться всего: родного дома, родителей, и даже свободы. Не слишком ли большое испытание для одной хрупкой девушки.