Бог войны

— Я тоже видел, насколько кровожаден мой сын, — мрачно буркнул Зевс. — Почти целиком сровнять с землей Афины! Уцелели только несколько зданий вокруг главной площади и храмы на вершине Акрополя. Даже твой Парфенон почернел от копоти пожаров и развалился.

— И твоих святынь разрушено много. Для жестоких убийств он выбирает твоих почитателей наравне с моими.

— Война всегда губит без разбора, — сказал Зевс. — Однако Арес снова отказался явиться и объяснить, почему он так беспощаден к моей пастве. Одно дело — сжечь Афины дотла, а другое — сделать из этого оскорбительное для меня представление. Если только, — задумчиво добавил он, — страсть к войне не превратилась в болезнь, пожирающую его мозг.

— У него свой расчет. — Как обычно, Афина четко и решительно повернула разговор в нужное ей русло. — А что с Кратосом, отец? Твою поддержку он получит?

Зевс не спешил с ответом, что было для него нехарактерно.

— Интересно, моя милая дочь, — наконец произнес он, глядя на ее отражение в волшебной чаше. — Я заметил, что ты зашла довольно далеко в стремлении поддержать и защитить своего любимца.

— Он — последняя надежда Афин.

— Неужели? Тогда почему же, ходатайствуя сейчас передо мной, точно так же как и перед другими богами, ты не просишь за своих почитателей, за город, за жрецов? Говоришь, что Кратос — их надежда, а ты, надо полагать, — его надежда. Так не лучше ли употребить твой дар убеждения и склонность к манипуляциям на то, чтобы помочь им более простым способом? Гефест, например, способен погасить все эти пожары одним взмахом руки. А Аполлон исцелил бы всех раненых. Я сам мог бы…

— Да, отец, я знаю. Ты совершенно прав. Как всегда, зришь в корень.

Афина глубоко вздохнула, поняв, что настал поворотный момент. И решила, что для ее целей самое лучшее сейчас — сказать правду.

— Мой отец и господин, истинная цель Ареса — не я и не мой город.

Зевс выжидающе смотрел на нее, и его лицо не выражало ничего.

— Отец, он стремится заполучить твой трон!

— Значит, все твои старания направлены исключительно на то, чтобы защитить меня?

— Прости мне мое предположение, — добавила Афина, — но я опасалась, что твоя знаменитая любовь к детям не позволит тебе трезво оценить поступки Ареса.

— Или что моя знаменитая любовь к детям не позволит мне трезво взглянуть на тебя. — По интонации Зевса по-прежнему нельзя было угадать его мысли, но богиня все же уловила нотку огорчения от того, как Арес обошелся со святынями Зевса в Афинах. — Стало быть, ты лишь пытаешься спасти меня от самого себя? Потому что я забыл уроки собственной жизни?

— Весь Олимп будет радоваться смерти Ареса.

— Ты считаешь? А может, боги сбились в кучку, надеясь урвать себе клочок власти, когда на Олимпе свершится отцеубийство?

— Ты сам, победив в титаномахии, предпочел обречь своего отца на вечное ползание в пустыне Потерянных Душ, вместо того чтобы убить его, — сказала Афина. — Ты слишком хорошо знаешь, к чему приводит убийство внутри семьи, и потому постановил, что между олимпийцами такому не бывать. Но Арес, возможно, уготовил тебе, отец, такую же участь, какая постигла Кроноса. Вечные мучения, цепи, которые нельзя разорвать, — и это в лучшем случае, если он сможет одолеть свое безумие и проявит выдержку.

— И как давно ты знаешь о намерениях Ареса? Когда ты задумала убить брата, используя Кратоса как орудие уничтожения?

— В тот день, когда он хитростью заманил обезумевшего от жажды крови Кратоса в мой деревенский храм, — ответила Афина, и снова это была чистая правда. — Именно тогда я поняла, что помешательство Ареса не знает границ, что его высокомерное тщеславие беспредельно. Какую судьбу он, по-твоему, уготовил для Кратоса? Почему наделил смертного раба почти олимпийской силой и выносливостью? Зачем приковал к его запястьям клинки Хаоса, того самого Хаоса, первоначального мира, завоеванного и упорядоченного твоим дедом Ураном? — Афина выпрямилась и повернулась к отцу. — Кратосу уже тогда была отведена роль богоубийцы. Но вот что заставляет мое сердце холодеть от ужаса: этим богом, жертвой Кратоса, должен был стать ты, отец. Арес пестовал его с той же целью, что и я теперь: сокрушить бога и избежать при этом вечного проклятия Геи, которое падет на любого, пролившего родную кровь. Отец, ты должен помочь Кратосу! Он не надежда Афин, он — надежда самого Олимпа! Мой господин, я видела будущее в своих самых страшных кошмарах. Если падет Кратос, то падет и Олимп.

Задыхаясь и чуть не плача, богиня предвидения и хитроумных стратегий исчерпала свой арсенал. Остались только правда и любовь.

— Отец, умоляю…

— Мой указ останется в силе. Один бог не может убить другого.

На это Афине сказать было нечего.

— Кратос может добраться до Арены воспоминаний и пройти последнее испытание. Но этим все не кончится, — продолжал Зевс, мрачно посмотрев на нее. В его бороде между грозовыми фронтами вспыхивали сотни молний. — С этого, моя дорогая дочь, все только начнется. До тех пор ему придется одержать много побед, в том числе и над собой. И если он справится — я подчеркиваю: если! — я признаю его достойным.

— Достойным чего, отец мой?

Зевс не ответил.

Глава девятнадцатая

Коридор вел сквозь гору, извиваясь и резко сворачивая, и внезапно закончился обрывом. Кратос взглянул наверх: над ним нависала скала, и, чтобы забраться выше, необходимо было обогнуть выпуклость, цепляясь за любые уступы и неровности, какие удастся найти.

Что внизу его не ждет ничего, кроме смерти, стало ясно с одного беглого взгляда. Кратос еще раз вытер ладони о бедра, чтобы удалить с них остатки крови. Полученные раны уже затянулись — каждое новое убийство не только наполняло его энергией, но и ускоряло заживление. Так продолжалось с того дня, как Арес ответил на молитву поверженного варварским вождем Кратоса: раны заживали быстро, но последствия того дня были изнурительны, ибо в здоровом теле жил отнюдь не здоровый дух.

— Никакой жалости! — приказал он своим воинам, когда они подошли к деревне, на дальнем краю которой стоял храм Афины.

Какая гнусность это святилище! Все, что оскорбляло великого бога Ареса, возмущало и его верного слугу.

Кратос первым зажег факел и швырнул его на соломенную крышу. Огонь, превративший ночь в день, был не более чем тлением огарка свечи по сравнению с гневом и жаждой крови, которые пылали в его душе.

— Убить всех! — вскричал он и выхватил клинки Хаоса, чтобы показать своим людям достойный пример.

Двигаясь через деревню, он убивал без остановки. Клинки описывали привычную смертельную дугу, отнимая жизнь и у тех, кто пытался защититься косой или кузнечным молотом, и у тех, кто молил о пощаде.

Кратос не знал жалости. И не собирался щадить ту старуху, что ковыляла из храма навстречу ему. Он отпихнул ее в сторону. Все, кто находится внутри, падут от его меча.

— Берегись, Кратос, — крикнула она дребезжащим от старости голосом. — В храме тебя ждут опасности, о которых ты и не догадываешься!

Он резко засмеялся. Кого и чего может испугаться он, Кратос? Неужели слабых шлепков служки? Огромные клинки Хаоса снова закружились и принялись резать, рубить и кромсать, и вскоре вокруг не осталось ничего, кроме алой кровавой пелены.

И тут он увидел прямо под ногами два тела, две последние жертвы его кровожадности. Кратос уставился на них и закричал.

Храм заполнился равнодушным голосом Ареса:

— Ты целиком оправдываешь мои надежды, спартанец…

При мысли о том, как подло обошелся с ним Арес, Кратос снова задрожал от гнева, затем глубоко вздохнул и не позволил темной волне захлестнуть себя. Видения останутся с ним навеки, если он не выполнит задания Афины. А если выполнит, бога сотрут его кошмары, его память, и он сможет жить в мире с самим собой. Все, что нужно теперь сделать, — это перебраться через отвесную часть скалы.

Кратос вылез наружу, вставил ногу в небольшую щель и потянулся к выступу, который находился почти вне досягаемости. Почувствовав пальцами искомую неровность, он нашел упор для второй ноги. Так началось медленное восхождение по каменной поверхности. Ему нередко приходилось взбираться на скалы, чтобы обойти врага, так что это было дело привычное.