Страница 18 из 65
Что-то сидело на этой скамье, какая-то темная фигура, съежившаяся, в странной позе.
Отец Марчисон смотрел не отрываясь на это существо на скамье с любопытством и страхом. Может ли это быть? Он, не отрывая взгляда, перешел улицу и уже хотел войти в ограду. Внезапно он был остановлен рукой, крепко взявшей за плечо. Это был полицейский, подозрительно посмотревший ему в лицо.
— Что это вы замышляете? — спросил он строго.
Полицейского можно было понять, слишком необычно было поведение этого священника, пробиравшегося какой-то крадущейся походкой, с глазами, устремленными в одну точку, с непокрытой головой.
— Что вы, господин полицейский! У меня нет на уме ничего плохого. — Он сунул монетку в ладонь полицейского, и тот отошел.
Немного постояв, отвлеченный этим вмешательством, отец Марчисон все же продолжил свое намерение. Он поспешил к скамье, но убедился, что она пуста. Все повторилось как в тот раз с Гильдеем. Отец Марчисон вернулся и поспешил подняться в библиотеку.
На ковре перед камином лежал навзничь профессор Гильдей, прижавшись головой к ножке кресла. Черты лица его были искажены ужасом. Отец Марчисон бросился к нему и убедился, что он мертв.
Когда явился врач, он установил причину смерти — сердечный приступ.
В ответ на это отец Марчисон задумчиво сказал:
— Сердечный приступ. Вот что это было, — и, повернувшись к врачу, спросил: — Его можно было спасти?
— Возможно. Если бы он гораздо раньше обратился к врачу по поводу сердечного расстройства. Когда сердце ослаблено, нужно вести очень размеренный образ жизни. Я слышал, что профессор Гильдей делал много научных открытий, видимо, это поглощало его силы. Ему бы следовало жить по-другому.
— Да-да! Вы правы, — печально сказал отец Марчисон.
Эдвард Лукас Райт
Лукунду
— Тому, что увидишь своими глазами и услышишь своими ушами, можно верить, — сказал Твомбли.
— Не всегда, — мягко возразил Сингльтон.
Все посмотрели на Сингльтона. Твомбли стоял спиной к огню, широко расставив ноги. Он как обычно держался на первом плане, а Сингльтон как обычно держался в тени. Но если Сингльтон начинал говорить, то всегда ему было что сказать. Мы смотрели на Сингльтона с молчаливым ожиданием.
— Я вспомнил, — сказал, выждав небольшую паузу, Сингльтон, — кое о чем, что я видел и слышал в Африке.
До сих пор мы не верили, что когда-нибудь вытянем из Сингльтона подробности о его пребывании в Африке. Подобно тому, как некоторые альпинисты рассказывают лишь о подъеме и спуске, минуя все подробности, так и Сингльтон сообщил нам только, что он отправился в Африку и вернулся оттуда. Понятно, что произнесенные Сингльтоном слова, обещавшие рассказ, сразу приковали наше внимание.
Твомбли отошел от камина, как бы сойдя со сцены, и никто даже не обратил на это внимание. Ситуация изменилась: Сингльтон завладел компанией. Кое-кто из нас закурил сигары, приготовясь к интересному. Сингльтон тоже закурил, но его сигара вскоре затухла, и он не стал зажигать ее снова.
I
Мы были тогда в Больших Лесах. Мы хотели встретить племя пигмеев. Согласно теории Ван Ритена карлики, открытые Стэнли, должны быть метисами, происходящими от негров и истинных пигмеев. Ван Ритен надеялся открыть неизвестную расу людей, рост которых был не больше девяноста сантиметров. Но нам так и не встретились такие люди.
В тех местах, о которых я говорю, туземцы встречались редко, дичи тоже было немного. А кроме дичи питаться было нечем. Нас окружали густые леса, сырые, сочащиеся влагой. Мы были в этих лесах незнакомым явлением. Здешние дикари никогда еще не видели белого человека.
Неожиданно для нас к вечеру одного из дней в наш лагерь пришел англичанин. Он был крайне измотан. Мы о нем ничего не слыхали, а он слышал о нас, и он шел пять дней, чтобы встретиться с нами. Его проводник и носильщики были не менее уставшими, чем он сам. Несмотря на то, что одежда англичанина почти превратилась в лохмотья, а к его подбородку пять дней не прикасалась бритва, сразу можно было понять, что по своей натуре он был человек чистоплотный и понимавший толк в хорошей одежде. Он явно относился к числу людей, бреющихся каждый день. Он был небольшого роста, ощущалось, что темперамент у него холерический, что нервная система у него чувствительная и возбудимая, и тем не менее ему удавалось не выражать на своем лице, типичном лице британца, абсолютно никаких эмоций, так что со стороны можно было подумать, что этот человек не способен испытывать никаких человеческих чувств. Англичанин намеревался обойти вокруг света, сохраняя комильфо цивилизованного человека и не докучая никому.
Имя англичанина было Этчем. Он нам представился очень скромно, а к еде он относился с такой сдержанностью, что мы ни за что не подумали бы, что в течение пятидневного перехода он поел всего три раза и причем очень понемногу, если бы наши носильщики не узнали это от его носильщиков.
Когда мы закурили сигареты после еды, англичанин объяснил нам, почему он пришел.
— Мой шеф сильно болен. Он не выдержит, если ему не помочь. Вот и я подумал…
Он говорил неторопливо, ровным тоном, мягко, но все же капельки пота, выступающие под его кустистыми усиками, показывали, какое внутреннее волнение ему приходится сдерживать. Если же прислушаться более внимательно к его речи, то можно было уловить, что старательно сдерживаемые эмоции все-таки просачивались в звуки его голоса. Слушая англичанина, я сразу был растроган и взволнован просительным тоном его голоса и тревожным нетерпеливым взглядом его грустных глаз, я сразу почувствовал степень его беспокойства за судьбу своего начальника. В отличие от меня, слова англичанина не произвели на чувства Ван Ритена никакого впечатления, а если и произвели, то он это хорошо скрыл. Однако он слушал внимательно, что меня удивило, потому что Ван Ритен относился к тем людям, которые отказывают резко и сразу. Нет, Ван Ритен слушал внимательно. Он даже поинтересовался:
— А кто ваш шеф?
— Стоун, — ответил англичанин.
Мы оба были поражены этим ответом. В один голос мы воскликнули:
— Ральф Стоун?!
Этчем подтвердил.
Буквально на несколько минут это сообщение повергло нас в молчание. Ван Ритен никогда не встречался с Ральфом Стоуном, но я когда-то был с ним в одной школе. Мы иногда в разговоре с Ван Ритеном касались Ральфа Стоуна. Мы знали из тех рассказов, что ведутся у лагерных костров, что два года назад на территории Балунды, к югу от Луэбо, ему удалось победить в противоборстве с неким колдуном и его соплеменниками. В знак его победы дикари подарили ему обломки священного музыкального инструмента поверженного колдуна.
До этого мы считали с Ван Ритеном, что если Ральф Стоун и находится еще в Африке, то его во всяком случае нет в этих краях, где мы разыскиваем пигмеев. Оказалось совершенно для нас неожиданно, что он опередил нас.
II
Так неожиданно возникшее перед нами имя Стоуна, произнесенное Этчемом, пробудило в моей памяти целый рой воспоминаний. Припомнилось многое: его происхождение из совсем не простой семьи, трагическая гибель родителей, блестящие успехи в годы учения, огромное унаследованное богатство, его известность, граничащая со славой, но тут же и его романтический побег с молодой писательницей, широко известной как своими книгами, так и своей красотой, и его скандальный бракоразводный процесс, затем целый калейдоскоп его разводов и повторных вступлений в брак и, наконец, поездка на черный континент. Все эти воспоминания беспорядочным вихрем пронеслись в моей голове, и наверное, то же самое происходило и с Ван Ритеном, потому что он задумчиво молчал. Потом он спросил:
— А где Вернер?
— Он умер, — ответил Этчем. — Он умер еще до того, как я решил принять участие в экспедиции Стоуна.
— Вы не были со Стоуном в Луэбо?
— Нет. Я присоединился к нему позже.