Страница 35 из 72
— Все будет хорошо. Вы справитесь.
— Я не готов, — говорил он.
Прищурившись, Гертруда сказала:
— Никто из мужчин к этому не готов. Других я не знаю. Вы отлично справитесь.
— А что ты думал, она тебе скажет? — спросила я, когда он пересказал мне их разговор.
— Ну, не знаю. Надеялся, даст совет.
— Она дала?
— По сути, нет. Только — «как-нибудь справитесь».
— Прекрасный совет. Придется справиться.
— Тебе хорошо говорить. Все, что тебе нужно, — это кроить и шить одежду для ребенка.
— Да, кроить, и шить, и еще — да будет тебе известно — его родить. Дети с неба не падают.
— Верно, — смущенно согласился он и вернулся к работе.
Вскоре после нашего возвращения в Париж Джейн Хип, редактор «Литл ревю», прислала Эрнесту письмо с просьбой предоставить им что-нибудь в следующий номер. Среди утраченных материалов в чемодане была серия зарисовок, объединенных названием «Париж, 1922». Все они начинались словами «Я видел…», после чего следовали запоминающиеся и часто жестокие сцены, свидетелем которых он был или о которых читал в прошлом году. В одной описывалось обрушение гостиницы «Шевр д’Ор» в парижском районе Отей; в другой самоубийство чилийского любовника актрисы Пегги Джойс, прострелившего себе голову после ее отказа выйти за него замуж. Кто только не писал об этой ужасной истории, но у Эрнеста она вышла более живой и яркой, чем у кого-либо. Не важно, получил он истории из вторых рук или был очевидцем, все они были красочными, жесткими и убедительными. По мнению Эрнеста, никогда раньше не писал он так остро и сильно, и Гертруда с ним соглашалась. Он нокаутировал читателя.
— Возможно, тебе неприятно это слышать, — сказала Гертруда, — но я думаю, потеря рукописей — это благо. Тебе нужно было освободиться. Начать все заново и создать нечто действительно новое.
Эрнест важно кивнул, но я видела: он почувствовал большое облегчение. И я тоже.
— Я хочу сделать еще одну серию зарисовок для Джейн Хип. Но оживлять трупы не собираюсь. Новое так новое. Я хочу разбить их на небольшие части — так они будут производить большее впечатление. — Говоря, он внимательно следил за ее лицом, ища на нем знаки одобрения. — Каждая будет не столько очерком, сколько миниатюрой — захватывающей и провоцирующей.
— Именно так, — согласилась Гертруда, и очень скоро у Эрнеста был готов набросок о раненом матадоре, написанный с беспощадной мощью. Эрнест особенно волновался, как она его примет: ведь в основе сцены лежал ее рассказ о бое быков в Памплоне. Читая этот отрывок, вы никогда бы не сказали, что он там не был.
— Невероятно, — сказала Гертруда. — Ты все точно изобразил.
— В этом вся соль. — Эрнест был очень доволен услышанным. — Однако хотелось бы увидеть бой быков воочию. Если я поеду туда, то могу собрать материал для большого количества очерков. Майк Стрейтер туда рвется, и Боб Макэлмон. У Боба куча денег. Он готов финансировать поездку.
— Поезжай, — посоветовала Гертруда.
— Ты должен ехать, — поддержала я. — Все к тому идет.
Вечером, когда мы вернулись домой, я попросила у Эрнеста разрешения прочесть написанные им за это время миниатюры и похолодела от ужаса, читая одну, относящуюся ко времени его поездки в Турцию. Он описывал путь беженцев на Карагач, и среди них — женщину, рожавшую, как животное, прямо под дождем.
Я вернула миниатюры, сопроводив восторженной похвалой, как они того заслуживали, но, не удержавшись, сказала:
— Не надо прятать свой страх перед рождением малыша. Во всяком случае, не от меня.
— Конечно, я беспокоюсь. Что будет с моей работой? А нашим развлечениям придет конец?
— Не только это. Я знаю, ты боишься за меня.
— Немного.
— Пожалуйста, не надо. Ничего плохого не случится.
— Как ты можешь знать? Всегда что-то может пойти не так. Сам видел.
— Все будет хорошо. Я это чувствую.
— И все же я подумал, может, тебе стоит рожать в Торонто? Я могу работать полный день в «Стар». Там прекрасные больницы, и у меня будет постоянная работа. Нам наверняка понадобятся деньги.
— Да ты уже заботливый папа, — сказала я, нежно целуя его в губы.
— Я стараюсь захотеть им быть. И еще пытаюсь прогнать прочь дурные мысли.
— И пожить на полную катушку, пока не родился малыш?
— И это тоже.
Следующие недели прошли в суете вокруг поездки в Испанию. Эрнест часто встречался со Стрейтером и Бобом Макэлмоном в кафе, где они планировали маршрут. После этих встреч Эрнест всегда возвращался в дурном настроении, сердитый на своих спутников. Макэлмон — поэт и друг одновременно Эзры и Сильвии — был женат на английской писательнице Энни Эллерман, писавшей под псевдонимом Брайер. Все знали, что Энни лесбиянка, а Бобу больше нравятся мужчины. Брак был всего лишь прикрытием. Кроме того, время от времени Энни путалась с поэтом Г. Д., еще одним «учеником» Паунда, — Боба это совсем не беспокоило, а вот Эрнеста раздражало. Не знаю точно почему. Нас окружали люди, находившиеся друг с другом в самых разных сексуальных комбинациях — и парных, и тройных, — поэтому не думаю, что Эрнест так среагировал именно на гомосексуализм. Скорее, его задела иерархия власти. Энни — богатая наследница. Ее отец, судостроительный магнат, — самый богатый человек в Англии. У Боба тоже водились деньги, но это было не сопоставимо с возможностями Энни; складывалось впечатление, что он, нуждаясь в финансовой поддержке нового издательства, у нее на поводке. «Контэкт Эдишн» возникло недавно, но уже заявило о себе и активно искало современные произведения на злобу дня.
Эрнест понимал, что должен произвести впечатление на Боба, а это означало, что он непроизвольно делал все, чтобы того разозлить. К моменту их отъезда в Испанию Эрнест и Боб почти не разговаривали. Поездка вышла неприятной во многих отношениях. Боб (с помощью Энни) оплачивал все счета, что пробудило в Эрнесте все самое худшее. Он всегда критиковал богачей и не любил чувствовать себя обязанным. Позже я узнала от Майка, что Эрнест сразу взял на себя роль «эксперта» и непрерывно поучал остальных. В корриду он влюбился с первой секунды. В письмах ко мне он рассказывал только о храбрости тореро и быков. Это действо — великая, пронзающая душу трагедия, непосредственным свидетелем которой вы являетесь и от которой волосы встают на голове.
Когда неделю спустя он вернулся домой, энтузиазм в нем бил через край. Наиболее яркие пассы, освоенные им в Ронде и Мадриде, Эрнест показывал мне с помощью скатерти.
Он становился параллельно столу — единственному доступному в данный момент «быку».
— Когда матадор следит за приближающимся животным, он кажется невероятно спокойным — он думает не об опасности, а о том, как повести себя, чтобы проделать все безошибочно. Вот в чем изящество. И, конечно, трудность.
— Хотелось бы самой увидеть, — сказала я.
— Может быть, тебе будет тяжело.
— Возможно, но, слушая тебя, я понимаю, что не хочу такое пропустить. Это зрелище может быть даже полезно ребенку, — прибавила я.
— Да, он будет настоящим мужчиной еще до своего рождения.
— А почему ты решил, что родится мальчик?
— А кто же еще?
Мы строили планы, что в июле, теперь уже вместе, поедем на фиесту Сен-Фермин в Памплону, где прошлым летом побывали Гертруда и Алиса. Считалось, что там лучшая арена для боя быков, и быки самые свирепые, а тореро самые искусные. Хотя я только выражала восторг от такой перспективы, Эрнест же счел своим долгом подготовить меня к жестоким сценам.
— Не каждый способен это вынести, — предупреждал он. — Попав первый раз на корриду, Макэлмон не отрывал ото рта бутылку бренди. Всякий раз, когда бык бросался на лошадей, он зеленел. Он сказал, что не представляет, как может нравиться такое зрелище, а те, кому оно нравится, просто ненормальные.
— Не думаю, что вы станете друзьями.
— Наверное, нет, но, похоже, он и Энни хотят издать книгу моих рассказов. Или рассказов и стихов.
— Вот как? Но если ты его не выносишь, почему отдаешь книгу именно ему?