Страница 61 из 68
В усадьбе еще до рассвета началась жизнь: жарили и варили кушанья для гостей, накрыли столы в избах и даже на гумне, так как в этот день ожидалось много народа. Власт из прежних традиций, которые хорошо сочетались с христианской верой, сохранил стародавнее полянское гостеприимство для всех. Всякий, кто бы к нему ни постучался, был принят в дом — будь он христианин или язычник. Точно также никому не отказывали в милостыне.
Утром, вместе с гостями, жившими в более отдаленных местах, приехали из замка и отец Иордан, и два чешских священника, и в то время как они готовились к заутрене, прибывали все новые гости. Это были по большей части обращенные жупаны и крестьяне, и немного бедного люда, который приходил небольшими группами и, робко озираясь, входил в дом. Многие из прибывших носили повешенные на груди крестики, которые получили при крещении, часто служившие единственным доказательством того, что они христиане.
Маленькая часовня не могла вместить всех молящихся, поэтому части их пришлось стоять на дворе во время службы, но алтарь находился как раз напротив окна, через которое можно было видеть все, что происходило внутри комнаты служивших священников. Ярмеж между тем делал прислуге, накрывавшей столы, последние распоряжения, касающиеся трапезы.
Это новое христианское общество внешне ничем не отличалось от прежнего языческого; платье и оружие носили такое, как и прежде, все осталось то же самое, только выражение лица у всех как бы смягчилось, и все эти вооруженные люди теперь держали себя поскромнее.
Перед обедом, когда весь дом и даже двор наполнились гостями, между которыми преобладали мужчины, в часовню вошел отец Иордан с двумя другими священниками и начали служить обедню. Воцарилась торжественная тишина. Большая часть этих христиан не знала молитв… каждый молился по-своему; только когда после жертвы началась лития, вся эта толпа начала громко повторять за священником: "Молись за нас и смилуйся над нами".
Возможно, что вместо, Kyrie eleysson — по незнанию, как говорит Дитмар о других славянах, они произносили: "Укра олеза" (ukra oleza), что обозначало "о кусте ольхи"; может быть, что и поляне, не понимавшие значения многих слов, их изменяли, но ведь все это было простительно, ибо это делалось по неведению.
Заутреня была отслужена торжественно, при абсолютной тишине, что должно было переполнить сердца проповедников радостью, так как они убедились, что их труд дает прекрасные плоды. С сияющим лицом отец Матвей, помолившись у алтаря, снял с себя стихарь и уже собирался выйти к гостям, как вдруг вбежал к нему Ярмеж и объявил, что со стороны Познани виднеется приближающийся кортеж, который, по всей вероятности, принадлежал князю…
Выйдя из ворот, Власт и в самом деле различил несколько десятков всадников верхом, направлявшихся к усадьбе, во главе которых ехали мужчина и дама… за ними бежали собаки, и мальчик нес на руке сокола.
Ехали, значит, на охоту, и была ли им Красногооа по дороге, или нарочно завернули в усадьбу, никому это не было известно. Власт остался у ворот, чтобы встретить их достойным образом на случай посещения князя.
Когда ехавшие приблизились, тогда можно было разглядеть веселое лицо Мешка и всегда улыбавшуюся Дубравку в своем девичьем венке на голове, которого она и на этот раз не сняла. Княгиня все время посматривала счастливыми глазами на своего мужа и на все окружавшее их. Увидев стоявшего у ворот Власта, Мешко приветливо кивнул ему головой и подъехал к воротам.
— Вот как странно, — воскликнул он, — всегда у вас вижу веселье! И у отца вашего был полон дом гостей, а теперь и сын устраивает у себя пиры.
Князь посмотрел на стоявших во дворе, которые ему низко кланялись. Дубравка, оглядываясь по сторонам, заметила через открытое окно алтарь и смиренно перекрестилась.
— Что это здесь у вас сегодня — свадьба или крестины? — спросил князь.
— Праздник, — ответил отец Иордан, — в память тех, кто страдал за веру и много сделал для ее укрепления, а завтра будем праздновать день всех усопших…
Князь кивнул головою, как будто желая избегнуть разговора о религии и ее обрядах, так как в этих делах он не много понимал и часто задавал Иордану странные вопросы и еще более странное высказывал обо всем мнение, отчего у них нередко происходили споры. Поэтому князь предпочел не затрагивать этой темы, чтобы не дать повода неутомимому священнику подчеркивать в присутствии посторонних его незнание.
Власт покорно предложил князю и княгине сойти с лошадей и отдохнуть.
— Нет у меня времени, — ответил князь. — С собаками и соколами едем в Гнезно; вместо того чтобы мне здесь остаться, я еще от вас одного гостя захвачу с собою… Отец Иордан с нами поедет, он мне нужен; но от меда у вас не откажусь, если предложите — выпью.
Сидя на лошади, Мешко с любопытством поглядывал по сторонам, и когда ему поднесли меду, он выпил его с удовольствием; для княгини тоже принесли кубок, от которого она не отказалась. Смеясь, она к нему прильнула своими красными губами.
Между тем из конюшни уже вывели коня для отца Иордана, и весь кортеж, не спеша, отъехал от усадьбы тихим шагом, направляясь в сторону леса. Оставшиеся долго смотрели вслед.
Отец Иордан ехал молча, бормоча молитвы и стараясь разгадать, зачем он понадобился князю в Гнезне; утешал себя только тем, что у него всегда и везде было много работы и что он приносил пользу. Несколько раз собаки бросались преследовать дичь, и раза два или три взлетал сокол, но охота как-то не удавалась, и отец Иордан приписал эту неудачу праздничному дню, когда охота не разрешалась, но к новообращенным во многих случаях приходилось быть снисходительным.
Весь день прошел в странствовании через поля и леса, и уже смеркалось, когда издали показалось селение на берегу озера, а дальше и само Гнезно, расположенное на Мховой горе. Большое пространство на берегу занимал город, состоявший исключительно из деревянных домов, но очень опрятный и казавшийся не бедным.
Издали уже блестели дома своими раскрашенными стенами и резными столбами. Ремесленников здесь было столько же, сколько и в Познани, точно так же и войско, которое было размещено частью в замке и частью по хатам, расположенным вокруг него. На горе стоял княжеский замок, защищенный с одной стороны валом, а с другой водой. Он был, как и все в то время не только славянские, но и большая часть построек у немцев, деревянный. Недалеко от дома на высоких столбах стояла старая языческая кумирня с красной крышей. На самой ее верхушке возносился вырезанный из дерева какой-то бог-урод.
Вблизи капища стояли разные замковые пристройки, точно такие же, как на Цыбине и так же украшенные, только еще древнее. Тут давно выцвели яркие краски и светлые оттенки, а столбы и стены слились в один серый цвет и производили угрюмое впечатление.
Сыдбор вышел пешком к воротам встречать брата, искренно радуясь его посещению. По всей вероятности, он уже раньше знал о намерении князя приехать в Гнезно, так как и столы были приготовлены к приему, и громада знатнейших земледельцев стояла во дворе с непокрытыми головами, приветствуя князя. Между замком и кумирней были свалены большие кучи камня и другого строительного материала. За спинами старшин стояли какие-то незнакомые люди, которые, по-видимому, ожидали там Мешка и с любопытством к нему присматривались.
Глубокими поклонами до земли приветствовали и князя, и княгиню, которые вместо того чтобы войти в замок, пошли с отцом Иорданом по направлению к капищу, обошли его кругом, причем князь осмотрел замковые пристройки и, ничего не сказав, вернулся в замок и вошел в большую приемную горницу.
Это была горница с низкими потолками, закоптевшая, очень примитивно устроенная, без украшений, словом, здесь все осталось в неприкосновенности со времен Пяста… Кругом стояли скамьи, столы на деревянных козлах, простой пол, посыпанный зелененьким тростником. Сквозь открытые двери виден был ряд точно таких же горниц.