Страница 14 из 16
Но чаще, когда я думаю о Нем, мне представляется кот: чуть-чуть таинственный, чуть-чуть в стороне и надо всеми, и он никогда не приходит, когда его зовут. И еще, по моему мнению, Бог всегда «он». Новый Завет не оставляет никаких сомнений, что мужчины — деятели, а женщины могут быть только девственницами или блудницами. В глазах Бога нам дано существовать только где-то в промежутке между двумя Мариями — Матерью Иисуса и Магдалиной.
Так что это за религия? Что это за религия, игнорирующая права половины земного населения только потому, что у этой половины якобы вместо пениса одна зависть? Религия, управляемая мужчинами. Сильными, смелыми, безупречными. Клубом старых выпускников, написавших этот Завет и установивших законы.
Я бы хотела отыскать Его и спросить: «Значит так, Бог? Нас действительно клонировали из ребра, и раз мы созданы готовенькими, то не можем быть сильными, смелыми, безупречными?»
Но это лишь часть неполадок в мире. Еще следует спросить, зачем нужны войны, страдания, болезни?
Или никакого объяснения не существует, а Бог недоумевает, как и все мы? И Он, наконец, махнул на все рукой и просиживает все дни в кафе за чашечками крепчайшего «эспрессо» и наблюдает, как мимо движется мир, а Он к нему больше никакого касательства не имеет? Навсегда умыл руки?
У меня к Богу тысячи вопросов, но Он и не думает на них отвечать. Может, Он все еще прикидывает, какое место я занимаю между двумя Мариями, и не ответит, пока не выяснит. А может, Он не видит меня, не слышит и вообще обо мне не думает. Может, в Его версии мира я вообще не существую.
Или, если Он похож на кота, значит, я птица, и Он просто выжидает минуту, чтобы меня сцапать.
— Но ты, правда, мне веришь, ведь так? — спросила Мона.
Они с Джилли сидели на диванчике в оконной нише чердачной мастерской Джилли и прихлебывали кофе из толстых фаянсовых кружек под тихую фортепьянную музыку, льющуюся с пластинки Мицуко Ушиды. Мона еще никогда не видела, чтобы мастерская была так тщательно прибрана. Полотна, которым не нашлось места не стене, были аккуратно составлены в сторонке. Книги вернулись на свои полки, вымытые кисти лежали рядками на рабочем столе, тюбики с красками уложены по цвету в деревянные или картонные коробки. Даже тряпка под мольбертом выглядела так, будто ее недавно выстирали.
— Весенняя чистка и уборка, — сочла нужным объяснить Джилли, едва Мона вошла.
— Чего-чего? Сейчас сентябрь.
— Просто я слишком долго откладывала.
Кофе уже ждал Мону, как и внимательная слушательница, когда гостья начала рассказывать о странном происшествии, которое подстерегало ее на пути домой. Джилли, конечно, очаровал рассказ подруги.
— Меня вот что удивляет, — говорила Мона, — почему он не появляется сейчас? — Она обвела взглядом обескураживающе прибранную мастерскую. — Ну? — сказала она, адресуясь к комнате в целом. — В чем тут секрет, мистер Нэки Уайлд?
— Вообще-то понятно, — сказала Джилли. — Он знает, что я тоже могу ему что-нибудь подарить, а тогда он окажется в долгу и у меня.
— Но я не хочу, чтобы он был у меня в долгу.
— Поздновато спохватилась.
— Он сказал примерно то же самое.
— Ему виднее.
— Ну, ладно. Поручу ему вымыть посуду или еще что-нибудь такое.
Джилли покачала головой.
— Сомневаюсь, что этого достаточно. Вероятно, это такая услуга, которую никто, кроме него, тебе оказать не может.
— Полная нелепость. Я дала ему всего-то пару долларов. Ничего не значащих.
— Для тебя деньги ничего не значат?
— Джилли, какие-то два доллара…
— Неважно. Это все равно деньги. В конце концов, наша жизнь зависит от того, сможем ли мы платить за квартиру и покупать краски. Ты по собственной воле дала ему нечто, что имеет для тебя значение, и теперь он обязан отплатить тем же.
— Но кто угодно мог дать ему денег.
Джилли кивнула.
— Кто угодно мог бы, однако не расщедрился. А ты расщедрилась.
— И как я сумела так запутаться!
— Куда важнее, как ты сумеешь выпутаться.
— Но ты же в этом поднаторела. Так посоветуй.
— Дай мне подумать.
Нэки Уайлд объявился лишь на следующее утро, когда Мона вернулась в свою квартиру. Едва она успела сообразить, что Пит заезжал за своими вещами — книжные полки зияли пустотами, а стопка кассет на стерео уменьшилась вдвое, — как перед ней возник грязный человечек. Он расположился на ее диване, и при свете дня вид у него был еще омерзительнее, хотя настроение улучшилось — несомненно от удовольствия, которое ему доставил ее испуганно-удивленный возглас.
Она села на мягкий стул так, чтобы стол оказался между ними. Прежде стульев было два, но Пит, очевидно, один забрал.
— Ну, вот, — сказала она. — Я протрезвела, а ты здесь, из чего следует, что ты, видимо, реален.
— Вам всегда требуется куча времени, чтобы признать очевидное?
— Грязные человечки, способные возникать из воздуха, а затем бесследно исчезать, как-то не вяжутся с моей будничной жизнью.
— Когда-нибудь бывали в Японии?
— Нет, но причем…
— Но вы верите, что она существует, ведь так?
— Не надо, а? Это же совсем другое. Затем ты потребуешь, чтобы я поверила в похищения, устраиваемые инопланетянами, и в зеленых человечков с Марса.
Он злоехидно ухмыльнулся.
— Они не зеленые, и они вовсе не с…
— Не желаю этого слышать, — объявила она, затыкая уши. Убедившись, что он замолчал, она продолжила: — Так значит, Джилли права? И мне от тебя не избавиться?
— Меня это радует не больше, чем вас.
— Ну, ладно. В таком случае нам нужно установить некоторые правила.
— А вы неплохо держитесь, — заметил он.
— У меня практичный характер. А теперь слушай. Не мешать мне, когда я работаю. Не шастать невидимкой, когда я в ванной или принимаю душ. Не глазеть на меня, когда я сплю, и не залезать ко мне в постель.
При последних словах он брезгливо поморщился. Вот-вот, подумала Мона.
— И убирай за собой, — докончила она. — Да, кстати, тебе не помешало бы и себя привести в порядок.
Он ответил свирепым взглядом.
— Отлично. Теперь мои правила. Во-первых…
Мона помотала головой.
— Как бы не так! Квартира моя, и правила тут устанавливаю только я.
— Не очень справедливо.
— А где тут вообще справедливость? — парировала она. — Вспомни, никто тебя не просил увязываться за мной.
— А тебя никто не просил давать мне эти деньги, — сказал он и тут же исчез.
— Терпеть не могу, когда ты это проделываешь.
— Вот и хорошо, — произнес бестелесный голос.
Мона задумчиво уставилась на вроде бы свободный диван и поймала себя на попытке вообразить, что она почувствовала бы, став невидимой, и это навело ее на размышления о способах, с помощью которых можно затушевываться и все-таки наблюдать мир. Затем она встала, взяла один из старых альбомов и пролистывала, пока не добралась до набросков, которые делала, когда еще только планировала свой полуавтобиографический сериал для «Зоны девушек».
(Мона и Хейзел сидят за кухонным столом в квартире Моны и пьют чай с тартинками. Мона посматривает на Ямайку, спящую на подоконнике. Только кончик кошкиного хвоста подергивается.)
МОНА: Конечно, быть невидимкой самое оно, но так же неплохо стать птицей или кошкой, чем-то, на кого никто не обращает внимания.
ХЕЙЗЕЛ: А какой птицей?
МОНА: Не знаю. Галкой с иссиня-черными крыльями. Или нет. Еще менее заметной птицей — голубем или воробьем.
(Ее лицо приобретает счастливое выражение.)
МОНА: Потому что, заметь, они за всеми следят, а внимания на них никто не обращает.
ХЕЙЗЕЛ: А кошка тоже, наверное, должна быть черной?
МОНА: М-м-м. Худой и гладкой, как Ямайка. Египетской. Но птица все-таки лучше — более мобильная, хотя, пожалуй, особой роли это не играет. Суть в том, чтобы просто быть частицей пейзажа и наблюдать за всем, ничего не упуская.