Тьма Египетская

— Хорошо, потолкуем, — согласился он, и пригласил ламдана войти в квартиру.

Рабби Ионафан, очутившись в знакомой уже нам комнате, прежде всего попросил хозяина, из предосторожности, притворить поплотнее дверь и никого не принимать, а затем прямо приступил к делу. Он без обиняков пояснил, что граф Каржоль «закрутил» внучку Бендавида, чтобы женившись воспользоваться ее состоянием и только с этой целью хочет «навертать ее на православие»; что со стороны Тамары, кроме увлечения наружностью и блеском такого большого «пурица»[141], нет никакого более серьезного побуждения изменять своей религии; что увлечение, разумеется, скоро пройдет, а несчастье останется, тем более, когда Каржоль разочаруется в своих ожиданиях, не получив ровно ничего за Тамарой, и изо всего этого «кепського дела» ничего не выйдет, — кроме «ногх грейсер шкандал», а потому-де Бендавид готов сделать какое угодно «благодарное одолжение», если ему помогут вернуть из монастыря его внучку; он готов даже пожертвовать за это самой игуменье на монастырь несколько тысяч и, кроме того, заплатить за совет и содействие «добрым людям», что, во всяком случае, составит для них нечто более существенное, чем приобретение души какой-нибудь глупенькой евреечки. — «И на сшто васшему Богу таково пустово душа, извините!..»

— Все это понятно, заметил Горизонтов. — Не понимаю только одного: с какой стати со всем этим делом вы собственно ко мне обращаетесь? Причем я-то тут?

— Ой, васше внсокоблагородие!.. — Как не ви, то хто же?!.. Мы вже знаем, за каково дела до кого обернуться. Пускай тольке поскорейш вертают нам ее назад из клештер — абы только нехрещену — а мы вже будем благодарить вам, как Богу… Бендавид аж тисяча рубли не пожалеет за таково дела.

При этих словах Горизонтов снова наморщился и раздумчиво запустил пальцы в свою подбородную шерстину.

«Эка досада, право!» думалось ему. «И дернула ж нелегкая поторопиться с этой бумаженкой!.. Ведь не пошли мы ее, можно бы сейчас же дать строжайшее предписание возвратить девчонку родным, и всему бы делу конец… Тысяча… Нет, черт возьми, тут не тысячью попахло бы: поприжаться малость, так и все три дали бы… Да неужто же нельзя поправить?» задал он внутренно самому себе подбадривающий вопрос.

А рабби Ионафан достал между тем из бокового кармана старый бумажник и молча, неторопливо и отчетливо принялся отсчитывать из него, одну за другой, пять сотенных бумажек. Отсчитал и положил на стол перед Горизонтовым.

— Это что же такое? Зачем? — спросил последний как бы удивленно и даже несколько сурово.

— На хлопоты, — не смущаясь, пояснил еврей с тою спокойно самоуверенной и деловито деликатною манерой, которая вообще присуща сынам Израиля в подобных щекотливых положениях. — А как, даст Бог, покончим дело, — прибавил он еще деликатнее, — то гасшпидин закретар иймеет получить еще пьятьсот за хлопоты.

— Ну, это ты, любезный, убирай назад… Убирай, убирай! — торопливо и грубо заговорил Горизонтов, отодвигая к ламдану пачку бумажек. — Больно вы прытки, как погляжу я! В этаком деле да захотели какой-нибудь тысченкой подмаслить! Нет, брат, шалишь! Я и рук себе марать не стану… Ты думаешь, это легко устроить?.. А прогонят меня за эту вашу паршивую жидовку со службы, так я с чем же останусь? С твоею тысячью? На нее и живи?.. Нет, брат, себе дороже!.. Проваливай!

— Васше високоблагородное благородие! — поднял Ионафан к пейсам обе ладони. — Зачиво ви сердитесь?.. Ну, зачиво?!.. Зжвините! Насшево дело дать, васшево дело взять. Ви скажите сколько?

Горизонтов, засунув руки в кармашки брючек, озабоченно прошелся несколько раз по комнате. Ламдан выжидательно следил за ним глазами. Он, как опытный охотник, спокойно наблюдал свою дичь, зная, что в надлежащий момент она сама подойдет к нему на верный выстрел.

— Вот что, — сказал наконец секретарь, остановясь перед поднявшимся с места евреем. — Чем даром-то бобы разводить, так лучше начистоту.

Рабби Ионафан молчаливым поклоном выразил покорную готовность выслушать условия Горизонтова.

— Денег мне от вас покуда никаких не нужно, — внушительно продолжал этот последний. — Мое правило, коли взять, то надо уж и сделать, по совести, а дело ваше, повторяю, трудное… очень трудное… и едва ли что удастся тут поправить… Но так и быть, похлопочу, попытаюсь…

Ионафан поспешил вторично поклоном выразить свою благодарность.

— Пускай гасшпидин закретар тольке захочет, а поправить, он завиерно поправит, — почтительно проговорил он таким тоном, в котором так и сквозило, что ты, брат, басни-то мне не рассказывай!

— Если хлопоты мои пойдут на лад, — продолжал Горизонтов, — в таком случае ты мне выдашь тысячу в задаток, а затем, коли дело выгорит, то при окончании еще две тысячи. Согласен — ладно, а нет — проваливай!

— Уй, васше високоблагородие… Трох тисячов! — ужаснулся ламдан, всплеснув руками. — Ну, и за сшто тут трох тисячов?! — Завеем пустова дело! И скудова взять нам таких деньгов, подумайтю!.. Каб вы были один — ну, гхарашьо. А то когда вам трох тисячов, то правитель с губернаторского кинцелярия скажет, давайте и мине трох тисячов, и гасшпидин палачмейстер захочет тоже трох тисячов, — ну, и сколько же тогда тисячов надо положить на гибернатор?!.. Может, и сам гибернатор захочет, а может и вице-гибернатор, и увсе советники, и прекарор, а может и еще хто… и сколько же это будет тисячов?!..

— Ну, ну, ну, ничего, брат! — с циническим смешком похлопал его по плечу Горизонтов. — Ничего, у Бендавида, говорят, денег-то куры не клюют, мошна толстая, вытянет, не обеднеет…

Рабби Ионафан с сокрушенным вздохом и горькой усмешкой покачал головою.

— Н-ну! Верить полторы! — предложил он решительным образом. — Тысяча пятьсот рубли — гхарошаво деньги… Ей- Богу, гхарошаво!

— Сказано три, и ни копейки меньше! — отрезал Горизонтов. — А нет, — продолжал он полушутя, полусерьезно, — так завтра же окунем вашу жидовочку в купель и капут! Тогда уже на всю жизнь потрефим ее, и ничего не поделаешь, хе-хе-хе… Так-то!

Проблеск негодования и презрения мелькнул было на один миг в глазах еврея; но он смолчал и тотчас же постарался подавить в себе всякое внешнее проявление этого невольно сказавшегося чувства.

Горизонтов, между тем, продолжал, руки в кармашки, шагать по комнате.

— Васше високоблагородие! — минуту спустя, убедительно начал ламдан, глядя на Горизонтова умильно заискивающими глазами. — Верьте на честю, кабы можно, ми бы радыи были дать вам и пьять тисячов — такому гхарошому, благородному гасшпидину зачэм не дать! — дали бы и десять, дали бы и двадцать! Но когда же не можно… Как Бога люблю, не можно!

Горизонтов, молча и как бы не слыша, продолжал маячить по диагонали из угла в угол.

— Н-ну! — после минутного колебания, решительно поднял голову ламдан. — Пускай вже будет так: тисяча на задатек, тисяча на кинец. Васше високородие! Берите двох тисячов… га?.. Двох!.. Каб мине хто дал таких деньгов, — ой- вай! — я был бы самый счастливый чаловек на свете… Н- ну, кончаймы на двох!.. Ну, и прошу вас, как благероднаво чаловека… Подумайтю, какие деньги!

— У меня что сказано, то свято, — нетерпеливо и резко оборвал его Горизонтов. — Или три, или убирайся к черту, — я есть хочу!

В это время он уже обдумывал план предстоящих действий и, чтобы не путаться с Каржолем в виду таких крупных денег, даже великодушно решил себе, что не жаль будет и возвратить ему несчастную его сотнягу, с извинением, что при всем-де старании, ничего не мог поделать, так как владыка решительно не пожелал подписать бумагу. Это даже благородно будет! — По крайней мере, пускай не думает, свинья он этакая, что только одни, мол, графы благородны бывают! — Горизонтовы тоже благородны!

— Что ж ты стоишь еще?! — повернулся он к переминавшемуся на месте ламдану. — Чего ждешь-то?.. Ведь тебе сказано!

— И это вашево последняво слова? — грустно, почтительно и тихо спросил еврей.

141

Пуриц — господин, барин.