Страница 32 из 38
А еще через время плененный озером мамонт — вода была ему уже по колени, но ступни прочно увязали в иле — терпеливо вынес пытку присутствия на своей спине человека. Тот, цепляясь за длинную шерсть на боках и спине, зачем-то влез на него. Самый Большой дрожал, хобот его растерянно мотался между человеком на спине и водой, нацеливался было сбросить смельчака со спины, но зверь отчего-то не решался на это… К мамонту приходило смутное понимание мощи и власти этих небольшого роста, суетливых двуногих существ, способных как на великое зло, так и на великое добро.
Сила их — любого он мог убить щелчком хобота или раздавить ногой — была для него необъяснима. Трое людей сделали то, чего не могло сделать целое стадо мамонтов.
Он помнил, как его братья топтались на берегу, глядя на него, рвущегося из ила, трубили, подняв хоботы, призывая на помощь неведомую силу, боязливо входили в озеро, но, почуяв опасность засасывающего ила, пятились, трубя еще громче, на этот раз от обиды на свое бессилие.
Они не уходили долго, но в конце концов удалились, оставив его погибать, смирились с тем, что, самые могучие на земле, они не могут спасти завязшего в иле собрата…
Но зачем еще один из людей, хватаясь за шерсть на боку, лезет на его спину? Может, и это нужно для спасения?
Человек уселся на спине, стал гладить саму собой вздыбившуюся шерсть, а другой в это время подплыл к нему с охапкой свежего тростника и подтолкнул к самому рту…
Мы не будем пересказывать всего — Дум, наверное, открыл известные сейчас многим приемы дрессировки животных — и доверимся рисункам на стене (вы еще не забыли о них?), рисункам на сверкающей стене гипсового шпата.
Следующий рисунок (после этой картинки: Дум сидит на спине мамонта и гладит его, а Хоть-Куда кормит зверя тростником) — так вот на следующем рисунке, стерев с него многовековую пыль, я увидел… Самого Большого, идущего по какой-то местности с редкими деревьями, а на спине его сидели трое вооруженных копьями и луком людей! Наверняка на мамонте сидели Дум, Напролом и Хоть-Куда — кто же еще?!
Значит, Дум приручил-таки Самого Большого! И не только приручил, но и заставил служить людям!
Как именно он это сделал, я не берусь сказать. Рисунков, объясняющих секреты дрессировки, не было. Должно быть потому, что трудно, умея только рисовать, объяснить тонкости этой сложной работы.
Дальнейшие же рисунки рассказывали о том, что произошло дальше — после того, как люди оседлали мамонта…
ВЕРХОМ НА МАМОНТЕ
Наверняка это были первые люди, едущие на Самом Большом (хотя кто знает, может быть, на другом конце земли кто-то тоже оседлал мамонта? Вдруг в еще неоткрытой пещере скоро найдут рисунки, похожие на те, что видел я?).
Честно говоря, Дум, Напролом и Хоть-Куда чувствовали себя на колышущейся спине мамонта не так уверенно, как индус на спине слона или даже как наездник наших дней на спине лошади. Стоило зверю мотнуть головой или взмахнуть хоботом, как сердце у них замирало от страха и хотелось спрыгнуть и удрать подальше от громадины, пустившей их на себя. Но Самый Большой не проявлял никаких признаков враждебности к людям. Он шел так, словно подобное с ним уже было.
Впереди сидел Напролом и легонько направлял мамонта то ногой, то тупеем копья. За ним умостился Дум. А между ними лежала большущая охапка свежего тростника, нарванного на памятном озере — чуть не стог. Наголодавшийся зверь то и дело поднимал на ходу хобот и обнюхивал зелень, а то и набирал пучок и отправлял в рот. Запас корма на спине был, наверно, еще одной хитростью Дума.
Самый Большой, похрумкивая в такт своим шагам сочными стеблями, шел в сторону захода Солнца.
Хоть-Куда иногда спрыгивал со спины гиганта и проверял дорогу. Он находил по кострищам места, где они ночевали, узнавал по зарубкам деревья, мимо которых они проходили (Напролом не забывал "расписаться" на каждом одиноком дереве), по царапинам, оставленным кремневыми ножами, — камни, где наши путники присаживались отдохнуть.
На стоянках, прежде чем позаботиться о себе, люди нарезали кремневыми ножами целую гору всяких вкусных трав для Самого Большого.
И все же, засыпая, люди боялись, что ночью мамонт возьмет да и уйдет. Надо было бы привязывать его, но не существовало тогда такой крепкой веревки, что удержала бы Самого Большого. Оставалось приготовлять ему как можно больше вкусной еды, от которой невозможно оторваться, что они и делали.
Когда люди впервые разожгли при Самом Большом Костер, он испугался и чуть не убежал — мамонт хорошо знал, что такое лесные и степные пожары, от них гибнет все живое. Дум догнал его, что-то громадине долго говорил — остановил, вернул.
Теперь мамонт, увидав огонь Костра, даже подходил иногда ближе, но десять-пятнадцать шагов всегда разделяли зверя и огонь. Он неотрывно смотрел на него, переминался, вдруг, топнув, исчезал в темноте, готовый, наверно, убежать совсем, но через некоторое время возвращался и смотрел, смотрел… Гигант, казалось, хотел во что бы то ни стало понять страшное могущество людей, раз уж он попал к ним, — людей, покоривших даже огонь, сильнее и безжалостнее которого не было никого и ничего.
Люди часто охотились. Двое уходили, один оставался с ним. Чаще всего это был Дум. Он разговаривал с Самым Большим, приучая того к человеческой речи. Мамонт слушал, чуть шевеля огромными ушами, а сам следил с высоты своего роста за охотниками. Те долго-долго подкрадывались к добыче, потом кто-то из них вскакивал, взмахивал рукой, и зверь, пробежав несколько шагов, падал. Люди убивали на расстоянии! Это тоже не было понятно мамонту.
Охотники возвращались, запах свежей крови тревожил Самого Большого. По его огромному телу пробегала дрожь, шерсть на загривке вставала дыбом, мамонту снова хотелось убежать. Порой же он еле сдерживался, чтобы не броситься на людей и не растоптать их — на это ушли бы мгновения. Но подходил тот, кто чаще всего оставался с ним, — мамонт давно заметил, что он был вожаком в человеческой группе: его слушались даже те, что убивали на расстоянии, — подходил Дум, и его ласковая речь унимала дрожь, усмиряла, утишала воинственность зверя.
Дум был первым, кто спас его от голодной смерти, подтолкнув тогда к его рту свеженарезанный тростник.
И все-таки однажды Самый Большой захотел уйти. Еще днем он учуял запах стада мамонтов, прошедших недалеко от их пути. Он забеспокоился, поднял голову, повел хоботом влево, вправо, вверх, стараясь определить, не его ли это сородичи. Встревоженные люди соскочили с него. Но ветерок, принесший знакомый дух, стих, запах ослабел, вот и совсем исчез. Самый Большой и люди на нем продолжили поход.
Ночью же, когда люди уснули, когда огонь Костра погас и во всю силу засияла полная луна, Самый Большой вдруг почувствовал, что он остался один (странно, но Костер в последнее время приобрел для него облик живого существа). Один — никто не смотрел на него, никто не разговаривал, не звал, не проверял, достаточно ли у него травы. Люди спали, они были неподвижны.
Мамонт вспомнил, как взволновался днем, почуяв своих, и стал усиленно нюхать воздух. В широком потоке несильного ветра была одна тоненькая струйка, что несла в ночь запах стада его собратьев. Зверь, не опуская хобота, пошел навстречу этой струйке.
Он ушел уже далеко от Костра и, слыша запах своих, ускорял и ускорял шаги.
И вот мамонт бежит, позабыв обо всем на свете, несется сквозь ночь, почуяв где-то неподалеку отсюда своих, своих…
Даже сквозь шум собственного бега он услышал грозное рычание, которое тотчас узнал. Это был тигр — в то время громадное и опасное даже для Самого Большого животное. Потом за клыки его назовут саблезубым.
Тигр, рыча, стелился справа от него. Он готовился к прыжку. А другой тигр — значит, это тигр и тигрица, он вторгся в их владения — огибал его сзади, чтобы зайти слева.
Самый Большой резко остановился, тигры пролетели мимо и оказались перед бивнями мамонта. Он сделал выпад, пытаясь боднуть ближнего тигра бивнями, но тот успел отскочить. И, не сводя с громадины засвеченных луною глаз, снова стал заходить сбоку. Тигрица, поняв маневр супруга, отпрыгнула в другую сторону и напружинила задние лапы.