Страница 9 из 100
Господи, я ли посмею О многом Тебе молиться? Не хочу быть мудрой, как змеи, Ни кроткою голубицей. Не заблещут струны на лире, Не заплещут в хвалебном гимне. Об одном прошу: помоги мне Себя не растратить в мире! Такую вот сохрани мне, Спаленную вьюгой зимней, Сраженную мертвым сном, С душой, с головой вверх дном, Чтобы только, – Боже избави! – Не продать ни любви, ни славе Ту, что пишет стихи… Вот ту, – Летящую в пустоту Ледяной, одинокой ночи За неясной музыкой строчек. 1935 * * * Обыкновенная, гнилая ночь, Плеск водосточных труб. Журчанье. Всхлипы. И вывеска, от собственного скрипа Уставшая… О сердце, не пророчь О близости волнующих касаний, О шелесте цветов в глухой ночи! Полнеба заслонили кирпичи, И нет луны, и нет воспоминаний. Но вдруг – прозрачный луч, сквозная нить, Боль в сердце острая, – стрела? рапира? И, в жгучей боли, запевает лира, Которую сам Бог остановить Не может… Я лечу в туман, в высоты, И голосом чужим пою стихи, Раздвинув ночь. Как старые мехи, Они юны вином. В них зной и соты Античных пчел… Мне много тысяч лет, И древний ветр дрожит в моих ладонях, В Эгейском море голубел рассвет… Рыбак смотрел, как билась рыба в тонях… В Эгейском море встали паруса, Так далеко и призрачно… грядою… Там, может быть, склонялись над водою, Сплетая из жасмина пояса, Там слушали, как тихо запевала Земля, встречавшая корабль Сафо… В окне Дрожит лицо, неведомое мне. И темный дождь развесил покрывало За этим бледным, пламенным лицом, Смотрящим из стекла. Она ли? Я ли?.. Но лира смолкла, звуки отсияли, Боль разомкнулась сломанным кольцом, И в сердце нет ее услады жгучей. Чуть влажен лоб, и холодны виски, И вновь утеряны, хотя близки, Часы моей божественной падучей. Обыкновенное, больное утро. Тьма. Чахоточный рассвет угрюм и зелен, В такое утро путь единый велен: Бродить без цели и сходить с ума. Тоска и дождь. Косой кирпичный дом Полнеба оторвал своим горбом; Белье маячит на гнилом заборе, Протягивая к небу рукава… А я шепчу какие-то слова Ненужные… О солнце и о море, Эгейском море… 1935 * * * Крестьянке – огород и дети, Рыбачке – океан да сети, Монаху – груз чужих грехов, А мне – три тысячи стихов. Все лягут в гроб. Я тоже лягу. Все вспомнят жизнь. Но я – бумагу! 1934 * * * Люблю пушистый мех, осеннюю листву, Глаза пантер, прохладу женской кожи, Тебя, которого, прогнав, не позову И горестно оплачу… Но дороже Всего бесценного, сводящего с ума, То, что о нем я напишу сама. 1935 * * * Мы прощаем людям все ошибки, Все непоправимые грехи. Но нельзя пилой водить по скрипке И писать бездарные стихи. 1935 * * * В окне моем звезды и сумерки бледные Над искрами синего льда. Я грешная, злая, земная и бедная, И все-таки чья-то звезда! За этими стеклами, странными, сонными, В далеком моем терему, Я смутно горю над морями бездонными, Лучи посылая ему. О Вега, о Сириус, – звоны победные Имен, обреченных мечте! Вблизи вы, быть может, простые и бедные. Вы, может быть, тоже не те? Но будет когда-нибудь небо расколото Свершением Судного Дня. И мы распадемся, – не брызгами золота. Не ливнем живого огня, А смертною пылью… И всё суевернее, Всё жалобней хочется мне Казаться кому-то звездою вечернею, В далеком и синем окне. 1934 * * * Я писала стихи, не жила. Бедный дом мой сгорел дотла. Бедный друг мой в слезах просил: – Одному потушить нет сил, – Помоги! Не пиши стихов! – Я писала. И рухнул кров. Велики ли мои грехи? Карандаш. Бумага. Стихи. Но упала любовь, как звезда, Покатилась вниз без следа… И ушел он, пропав в пути, – Починить свою жизнь. Спасти. Что от прошлого у меня? Догоревшая головня. От судьбы моей? – Тишь да гладь. Я пишу… Я буду – писать. 1935 БЕТХОВЕНI. Городок Бонн В городе за ночь сирень расцвела, Утром чуть дрогнули колокола. Тени цветов на стене заплелись, По старой часовне бежали ввысь. Тени сирени – едва-едва – Сквозь готики серые кружева. Пальцы нежданно, сами собой. Зазвенев от весны, как стекло голубой, На заборчике мшистом, едва-едва Начертали без слов слова. И это осталось: слова без слов. Только тень. Только отзвук колоколов. Годы, годы и годы… Черный закат. Кипа трепанных нот, симфоний, сонат. В городе дальнем сирень расцвела, Прошлого дрогнули колокола. Кто ему дал эту весть, этот знак? К пыльному вороху желтых бумаг Он наклоняется… Вот она, вот – Часовня, весна, сирень у ворот. Молодость! Сладкая, смутная боль! В пятнах чернил колокольное «соль».