Страница 8 из 100
10 Вдоль серых улиц, в рубище, влекли На смех толпе и женщинам в острастку. За мной козлов и карликов вели, И прыгал шут, надев свиную маску. У пристани теснились корабли, И пальцы мачт чертили в небе сказку: Они гостей заморских привезли Смотреть на суд и страшную развязку. Я палача заметила едва. В его руке – улики колдовства: Мой амулет и корешок алоэ. Он над толпой угрюмо их простер И положил на вспыхнувший костер С веретеном и черною метлою. 11 С веретеном и черною метлою Расстаться до конца не суждено. Взлетел огонь червонною стрелою, И глухо сердце падает на дно. Теперь, когда приблизилось былое, Мне памятно до ужаса одно: Как над костром, подернутым золою, Вскипает кровь и пенится темно. Но даже смерть моя была бесслезной И тайну тайн, и радость ночи звездной Я сберегла, в тайник души сложив Сквозь рев огня, в его палящем танце, Сгорев дотла в сверканья и багрянце И через семь столетий вновь ожив. 12 И, через семь столетий вновь ожив. Я вижу – травы расцветают те же, Угадываю, слух насторожив, Как месяц в небе расставляет мрежи… Давно глаза усталые смежив, Уснул закат. Огни в домах всё реже Но страшно мне. Как будто сумрак лжив И перестал быть другом ветер свежий. Верни мне, ночь, минувших новолуний Сверкание, полет и смех колдуний! Но память угасает, изменив, Потеряно завещанное слово. Нет больше чар… И. жалобная, снова Я здесь грущу, мое лицо склонив. 13 Я здесь грущу, мое лицо склонив. Бескрылою, подстреленною птицей. За гранью смерти в вечность обронив Из памяти страницу за страницей. Порыв плечей беспомощных ленив; Не мне играть с лукавою зарницей. Когда к звезде, над сонной ширью нив. Уходят духи светлой вереницей. Всё потеряв и вновь не обретя. Молчу в тени, небрежно шелестя Над вышивкой усталою иглою, И пристально глядит в окно мое Соборной башни острое копье, По-прежнему печальное и злое. 14 По-прежнему печальное и злое Стекло зеркал колеблет мой двойник, Всё так же над истлевшей каббалою Двенадцатый удар часов поник. Боясь пробить, но пряною смолою Не закипает вещих трав родник, И съежились на старом аналое Страницы никому не нужных книг. Нет ничего… И, пленная отныне. Чужая всем, как пилигрим в пустыне, Терплю веков сметенных приговор… Так я живу, обманутой и нищей. Но, словно дым на темном пепелище, Есть в памяти причудливый узор. 15 Есть в памяти причудливый узор Вечерних облаков неуловимей: На площади готический собор Стоит на страже с мертвыми святыми. Что говорит химер тревожный взор? Чье шепчут камни призрачное имя? И вот в мечте нежданный метеор – Сверкнул костер в волнующемся дыме. И я узнала: здесь меня сожгли. Вдоль серых улиц в рубище влекли С веретеном и черною метлою, И, через семь столетий вновь ожив, Я здесь грущу, мое лицо склонив, По-прежнему печальное и злое. 1933
МАЖОР В МИНОРЕ
(Париж, 1939)
* * * Не ведьмою, не Беатриче, Не матерью и не женой, – Собою быть, простою, – мной… В холодной комнате девичьей, Студенческой, где плотно врос Тяжелый стол в пролет оконный, А вечер, как стихи бессонный, Окутан синью папирос… И осенью дышать, и влагой Над вкривь исчерченной бумагой, Где трогательно хороши Слова в их первобытной пряже. Пусть верные карандаши Внимательно стоят на страже, И ловят звук, и чутко ждут, Когда сверкнувшей мысли жгут Прольется россыпью, и грянет Отточенный и дробный ямб, И ночь в высоких окнах встанет, Мерцая тысячами ламп. Я отголосок воли Чьей-то, Над городом незримый бард, В одной из тех глухих мансард, Где сквозняки поют, как флейты, Но не любовница, не друг, Не тварь, мятущаяся в стаде. И тень моих крылатых рук Проходит облаком в тетради. 1935 * * *