Страница 39 из 100
ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО Ставни плотно задвинуты, Годы в ночь опрокинуты, Словно не было их никогда. Маша с косами русыми Тихо звякнула бусами, И взошла над сиренью звезда. На лужайке с опенками Серый домик колонками, Как свечами, украсил подъезд. Темной ночью Ивановой Распускаются заново Маргаритки для бледных невест. В речке месяц качается, В колпаках загораются Керосиновых ламп светляки. И рука осторожная, Словно птица тревожная, Чуть касается чьей-то руки. Вот за стулом Лаврецкого Бакенбарды дворецкого – Чай заварен и ужин готов. И перчаткою нитяной Он от Лизы Калитиной Отгоняет ночных мотыльков. А за дверью в гостиную, Где лежит паутиною Лунный свет, неподвижен и нем, У рояля, в томлении, В вальсе, в рокоте, в пении, От луны весь серебряный Лемм… Наклонясь над Тургеневым В переплете шагреневом, Всё узнаешь и вспомнишь в тоске (Не навеки ли спаяны?) – Городскую окраину, Тростники на туманной реке, Эти сумерки летние И себя, восьмилетнюю, Заглянувшую в сумрачный дом – За Орловской заставою, За калиткою ржавою Дом, что звался Дворянским гнездом БАЛЕРИНА Бабушка тоже была молодая, Губы сердечком, на ручках колечки. Часто ночами сидела при свечке, Карты тасуя, о счастье гадая. О королях и валете червонном, О бородатых и вовсе безусых. Возраст неважен! Кто спорит о вкусах? Был бы герой, как в романах, влюбленным. О петербургских салонах мечтала, Где, улыбаясь, о ней говорили, Если она беззаботно порхала В замысловатых фигурах кадрили. Так и жила… Выступала в балете, На бенефисах цветы получая, Не замечала, не чуя, не чая, Что вкруг нее происходит на свете. В школе учили хорошим манерам, Верности трону и Господу – тоже. Был горизонт ограничен партером, Сверху увенчанным царскою ложей. Слухи ползли по стране… Разве слухи Могут свободно проникнуть в кулисы? Хоть и шептали в кулисах актрисы, Будто сановники нынче не в духе, Будто народ… Ах, о нем ли забота? Где-то в тумане мелькают крестьяне, А на подмостках – работа до пота, Правою, левою, в малом батмане! Осенью было и страшно, и глухо… Ежась от ветра, брела по панели… Красноармеец в потертой шинели Громко сказал: «Замерзает старуха!» – Видно, не ей, а какой-то прохожей… Только вот улицы вид изменили: Это окраина города или Невский проспект, на себя не похожий? Грустно у булочной в очередь встала… Бьются в дожде кумачовые флаги… Выдали хлебец в газетной бумаге… Так беспредельно, так странно устала… Что же творится, скажите на милость? И почему задрожали колени? Это она, поскользнувшись на сцене, В малом батмане вчера оступилась! У режиссера тяжелый-то норов: «Плохо работаешь! Видно, заснула?» Впрочем, полвека с тех пор промелькнуло, Не упрекать же теперь полотеров. Смутно Вчера перепуталось с Завтра, По-сумасшедшему сдвинулись годы. Пляшут пунцовые флаги Свободы, Машут руками на крыше театра… В ситцевой спальне, в коробке конфетной, Спрятан альбом, там вчерашнее живо. На фотографии, в гриме, красиво Личико каждой товарки балетной. «Ишь ты, какие мы все молодые, Я Катенька, Наденька, я и Анета! Нынче одни похоронены где-то Те, что в живых, – почему-то седые…» Не помолилась, не перекрестилась, Не было больше ни веры, ни силы. Только у темной иконы спросила: «Господи, что с Петербургом случилось?» Стала кровать неудобной, не впору, Ноги болят, да и в сердце ломота… «Если хворала, случалось мне что-то Долго, в слезах, толковать режиссеру. Что и кому расскажу о себе я?..» Молча листала, листала страницы, И на уснувшие в вечности лица Желтая ручка упала, слабея. А через сутки в пустом переулке Вынесли гроб из кирпичного дома. Бабушка, словно листок из альбома, Тихо спала в деревянной шкатулке. 1976, Ленинград МУЗА Снова в путь! В дожди, в туманы, В дом, но не домой. Поднимайте чемоданы На этаж восьмой! Сквозь стальные переплеты В лифт за мною входит кто-то, Рядом встал… Не ты ль? Что несешь? Охапку писем, Полушубок с мехом лисьим, На подоле пыль? Муза, муза, ты чудачка, Гостья чердаков! Там в пустынных окнах скачка Рваных облаков. Там… А впрочем, почему же Не стянуть кушак потуже, Если хлеба нет? Лишь бы тот, кто ночью вышел, Нас с тобой внизу услышал И увидел свет.