Страница 20 из 100
ПУШКИНСКАЯ УЛИЦА Старый дом, снегами ослепленный, Огоньками смутными дрожа, Ждет меня с тревогою влюбленной. Над углом второго этажа Зябкий голубь бродит по карнизу, А метель кружит и дует снизу И, в окно закидывая снег, Машет рукавом, велит навек Утонуть в ночи всему живому, Лечь в глухой, заиндевелый гроб, И пропасть приснившемуся дому, Провалиться с головой в сугроб. Но как дверь протяжно застонала, На площадку выплеснув тепло! Печь гудит огнем веселых дров. Тихо свитки свернутых ковров Развернулись и, шурша, поплыли. Ни цветов для встречи, ни вина: В эту ночь квартира убрана В седины тридцатилетний пыли. Тишина таится по углам, Час за часом ночь слепей и глуше. Сквозь полуистлевший, нежный хлам Оживают комнатные души. Как вспорхнул из незабвенных рук Огонек в фарфоровой лампаде. Так лежит на золотом окладе Мирный свет. И ласково вокруг, И тепло, и в запахе домашнем, Обретенном, дорогом, вчерашнем. Узнаешь себя, как в зеркалах. Дремлет мебель в ситцевых чехлах, Но, пока иду, пружина в кресле, Сердца стук в диванной глубине Закричать готовы: «Мы воскресли!» Из углов протянуты ко мне, Распахнув широкие объятья, Створки ширм, атласный пуховик, И листы веснушчатые книг, И в шкапу взволнованные платья… Я ложусь в открытую постель, Отряхая нафталинный иней С одеял… В трубе ворчит метель, И тетрадь, в своей обложке синей, На столе, как прежде, как всегда. У окна отогнута портьера, И блестит морозная слюда На стекле… а там, в сугробах сквера, В переулке темный силуэт, Старший брат мой, Бронзовый Поэт. Ни о чем не помню и не плачу, Хорошо мне в люльке снеговой. Задевает вещи наудачу По помолам верный ломовой. Тронул ключ… Который и откуда? От каких ларей его ключи? Сдунул пыль, и дрогнуло в ночи Серебро проснувшегося гуда. И звенит высокая струна. Ищет слов пронзительных она, Что сложить в разлуке не успела: Это вслух заплакал старый дом. Это лира, в ящике пустом Тридцать лет дремавшая, – запела. ТЕНЬ Бывают дни, когда такая тьма. Такая боль, такая в сердце жалость, Что непосильной кажется усталость И тишина, сводящая с ума. Ты входишь в свой оледенелый дом, Где всё навек теперь осиротело, А в кресле у окна, давно пустом, Еще живет знакомый оттиск тела. И перед креслом – (так закрытый гроб В слезах целуют) – молча, на колени, К обивке жесткой прижимая лоб И чувствуя на нем дыханье Тени. У МОСТА Вся моя история Так проста: Повстречала горе я У моста. Горе полюбила я, Ну так что ж? Он сказал мне: «Милая, Не уйдешь» Звезды с неба падали Или мы? Но об этом надо ли Петь псалмы? Вся моя история Неспроста: Обручилась горю я У моста. ИУДИНО ДЕРЕВО Ты входишь уверенно В мой дом поутру. Иудино дерево Дрожит на ветру. Цветенье прозрачное И ветер морской. Какой вы охвачены Смертельной тоской? Из праха мы созданы И в прах влюблены. Лиловым и розовым Деревья пьяны. А пена у берега, Играя песком, Тридцатый серебреник Чеканит тайком. Тебе в оправдание Молитв не ищу: Всё знаю заранее И, зная, прощу. * * * Пусть отчалил пароход, Пусть идет за годом год, Без лица, без имени… Не забудь мне знак подать, Если будешь умирать, – Сердцем позови меня. Ночь. Разлука. Волны. Грусть. Всё равно тебя дождусь Там, где было сказано: Там, где светит Водолей, Где моя душа с твоей Накрест перевязана. ОСЕНЬ Мой сад благоухал еще вчера Смолой, сосной и скошенной травою, Давно укоротились вечера, А он спешил упиться летом вдвое. И верил в жизнь, не помня, что пора Перед концом поникнуть головою. Был ярок блеск прощального костра, Цветенье роз пронзительно-живое. Но на заре, взметая пыль дорог, Из дальних туч донесся ветерок, Стволы задел, и листья полетели. И вся в слезах, увидела душа. Что роза раздевалась не смеша. Готовясь к смерти, как дитя к постели.