Цельное чувство

Смерть невесты (Из прошлого)

Не на брачном пиру, а в гробу на яру Лежишь в подвенечном ты платье, И огромный сугроб, как жених, взял твой гроб В свои ледяные объятья. Разрешенья печать, словно нежная мать, Тебя уж коснулась неслышно, И как гость роковой, лишь червяк гробовой Пирует на свадьбе той пышной… …Над тобой наверху, над тобой наверху Целуется солнце с землею. И мороз-чародей обнимает людей, Целует с улыбкою злою. И рокочет тайга, и белеют снега, Целуются сосен вершины. Буйный ветер степной гнет могучей рукой, Гнет долу дубы-исполины… …А в туманной дали, а в туманной дали Там серого камня громады, Там сжимают людей кольца ржавых цепей, Объятья высокой ограды. Там сквозь окна порой, хоть корой ледяной Покрыты они и решеткой, Видно цепи кольцо, иль мужское лицо, Лик женщины нежной и кроткой. И глядят они в даль, чтоб рассеять печать, На крест, на яру одинокий, На ряды снежных гор, им закрывших простор, Путь в край дорогой и далекий. И порой на глаза набегает слеза, Рисует слеза жгучей муки На окне кружевной узор ледяной Иль греет холодные руки. Это плачут они, что так хмуры их дни, От каменных страшных объятий Стынет, стынет их кровь и бледнеет любовь, И нет даже страстных проклятий…

На смерть гражданина

Кто знал, что смерть уж, притаившись, ждет? Не в старости под бременем страданий, — Теперь, в расцвете сил и упований, Его чуть слышно за руку возьмет, Стан нежно обоймет и уведет?.. Прекрасна смерть солдата на войне, Есть смерть еще славнее и ужасней, Но ничего нет выше и прекрасней, Чем так сгореть на внутреннем огне И гнева, и любви к родной стране. Нет, не коварный враг его убил, Не под чужою он погиб рукою, — Но он с такой безумною тоскою Измученную родину любил, Что сам себя сознательно губил. О, не щадил больного сердца ты! И сердце билось скорбью и любовью, И истекало, исходило кровью, И порвалось… Как много красоты В твоей кончине, полной простоты! За другом и защитником своим Шли гвардии свободной батальоны. Студенчество различные знамена Все, как одно, склонило перед ним, И мы благоговейно преклоним Знамена перед памятью того, Кто по идеям был нам иноверцем, Пред этим мук не выдержавшим сердцем! Придем на грустной смерти торжество И скажем палачам: «Не все мертво!» Вы рады, что один погиб, ну что ж! Нас тысячи, и нет нам равной силы! Недаром же у дорогой могилы Живым венком стояла молодежь, — И в этих сотнях тысяч — ты живешь!

Мир

Окончено страшное дело войны. Над родиной веет минутной отрадой… Лишь в братских могилах далекой страны Спят мертвые — хмуры, недвижны, не рады. Окончено страшное дело войны, И утро разбило полночные чары, Какие кровавые снились нам сны, Какие виденья, какие кошмары! Газеты болтливо приветствуют мир, Взаимным обманом горды дипломаты, Спешит на «подъеме» нажиться банкир И плачут от счастья солдаты! И солнце сияет как будто светлей, И ярче, о ярче, чем солнца сиянье, Сиянье бесчисленных глаз матерей… Грохочут вагоны, поют при свиданье. Окончено страшное дело войны… О, Боже, кому это было все надо?! А мертвые видят угрюмые сны, Безмолвны, недвижны, не рады… Август 1905 г.

Ямбы

(Посв. Тр…)

…Он вырос в той семье, где злобный произвол, Борясь с растущей силой вражьей, Одну из злых собак себе уж раз нашел Из псов цепных на гнусной страже. Он вырос в той семье, где совесть — звук пустой, Где вместо чести — дисциплина, Где признают один закон, закон святой: Кулак и волю господина. Он вырос в той среде, где презирают труд, Где люди дики, нравы грубы, Где взятка — институт, где взятками живут, Девиз и лозунг: «в морду, в зубы». Он вырос в той среде, где знают слово честь Лишь в сочетаньи: «честью просят» — И где считается бесчестным не донесть, И где по долгу все доносят. Охота за людьми их развращает всех, И пусть те люди только воры, Но все ж их ремесло, пред вечной Правдой грех: Быть у богатой — гончей сворой… …И рано дух семьи уж научил его Народ глубоко ненавидеть, Глубоко презирать, и более всего В нем средство к личным целям видеть. Ведь в доме у отца застенок, может быть, С невинной детскою был рядом, И душу детскую порок уж стал губить Своим чуть видным, тонким ядом. Быть может, близ нее ужасный не смолкал Крик от жестоких избиений, И рано детский глаз к картинам привыкал Нечеловеческих мучений… …Фортуна в первый раз явилася ему — Она играть ведь любит в жмурки — Не удивитесь вы, наверно, ничему: Под звуки легкие мазурки. Под топот каблуков и под бряцанье шпор Она его поцеловала И под незначащий и скучный разговор Ему о будущем шептала. И стала жизнь его напоминать с тех пор Мазурки танец легкий, бурный, И стала, как и он, полна бряцанья шпор, Такой же светлой и бравурной. И если наступал средь вихря танца он Ногой окованной солдата На веру, на права, на совесть, на закон, На все, что дорого и свято, — Так что ему закон и что ему народ, Людская кровь, людское счастье, — Когда его девиз: туда, наверх, вперед! Погоня жадная за властью. И он взлетел почти на министерский стул На невзорвавшемся снаряде… Быть может, он влиял, как злобный тарантул, Жестокой силою во взгляде, Иль ограниченной тупою прямотой, Самоуверенной и быстрой, — Но только — человек с святою простотой И головою не министра — Над всею Россией он на миг единый стал, Над всей страною старший дворник, И он уже хотел, и он уже мечтал На всю страну надеть намордник. Как вдруг… Октябрь <1906>