Страница 5 из 26
«Нет, мне ничто не надоело!..»
Нет, мне ничто не надоело! Я жить люблю. Но спать — вдвойне. Вчера девическое тело Носил я на руках во сне. И руки помнят вес девичий, Как будто все еще несут… И скучен мне дневной обычай — Шум человеков, звон посуд. Все те же кепи, те же брюки, Беседа, труд, еда, питье… Но сладко вспоминают руки Весомость нежную ее. И слыша трезвый стук копытный И несомненную молву, Я тяжесть девушки небытной Приподнимаю наяву. А на пустые руки тупо Глядит партийный мой сосед. Безгрешно начиная с супа Демократический обед. 1929, ПетербургДУАЛИЗМ
Здесь шепелявят мне века: Всё ясно в мире после чая. Телесная и именная Жизнь разрешенно глубока. Всем дан очаг для кипятка, Для браги и для каравая, И небо списано с лубка… Как шпага, обнажен смычок. Как поединков, ждем попоек, И каждый отрок, рьян и стоек, Прекраснейшей из судомоек Хрустальный ищет башмачок. И сволочь, жирного бульона Пожрав, толстеет у огня. И каждый верит: «Для меня, Хрустальной туфелькой звеня, Вальсировала Сандрильона». Увидь себя и усмехнись: Какая мразь, какая низь! Вот только ремешок на шею Иль в мертвенную зыбь реки… И я, монизму вопреки, Склоняюсь веровать в Психею. Так, вскрывши двойственность свою, Я сам себя опережаю: Вот плоть обдумала статью; Вот плоть, куря, спешит к трамваю; Вот тело делает доклад; Вот тело спорит с оппонентом… И – тело ли стремится в сад К младенческим девичьим лентам? А я какой-то номер два, Осуществившийся едва, Всё это вижу хладнокровно И даже умиляюсь, словно Имею высшие права, Чем эти руки, голова И взор, сверкающий неровно. Там, косность виденья дробя, Свежо, спокойно и умело Живу я впереди себя, На поводке таская тело. Несчастное, скрипит оно, Желает пищи и работы. К девицам постучав в окно, Несет учтивость и вино, Играет гнусные фокстроты… А между тем – мне всё равно. Ведь знамо мне, что вовсе нет Всех этих злых, бесстыжих, рыжих, Партийцев, маникюрш, газет, А есть ребяческий «тот свет», Где вечно мне – двенадцать лет, Крещенский снег и бег на лыжах… 1929, Петербург«Вчера я умер, и меня…»
Вчера я умер, и меня Старухи чинно обмывали, Потом – толпа, и в душном зале Блистали капельки огня. И было очень тошно мне Взирать на смертный мой декорум, Внимать безмерно глупым спорам О некой божеской стране. И становился страшным зал От пенья, ладана и плача… И если б мог, я б вам сказал, Что смерть свершается иначе… Но мчалось солнце, шла весна, Звенели деньги, пели люди, И отходили от окна, Случайно вспомнив о простуде. Сквозь запотевшее стекло Вбегал апрель крылатой ланью, А в это время утекло Мое посмертное сознанье. И друг мой надевал пальто, И день был светел, светел, светел… И как я перешел в ничто – Никто, конечно, не заметил. 1929, ХарьковСЧАСТЬЕ
Нынче суббота, получка, шабаш. Отдых во царствии женщин и каш. Дрогни, гитара! Бутылка, блесни Милой кометой в немилые дни. Слышу: ораторы звонко орут Что-то смешное про волю и труд. Вижу про вред алкоголя плакат, Вижу, как девок берут напрокат, И осязаю кувалду свою… Граждане! Мы в социальном раю! Мне не изменит подруга моя. Черный бандит, револьвер затая, Ночью моим не прельстится пальто. В кашу мою мне не плюнет никто. Больше не будет бессмысленных трат, Грустных поэм и минорных сонат. Вот оно, счастье: глубоко оно, Ровное наше счастливое дно. Выйду-ка я, погрущу на луну, Пару селедок потом заверну В умную о равноправье статью, Водки хлебну и окно разобью, Крикну «долой!», захриплю, упаду, Нос расшибу на классическом льду. Всю истощу свою бедную прыть — Чтобы хоть вечер несчастным побыть! 1929«Молодую, беспутную гостью…»
Е.Р. Молодую, беспутную гостью, Здесь пробывшую до утра, Я, постукивая тростью, Провожаю со двора. Тихо пахнет свежим хлебом, Легким снегом подернут путь И чухонским млечным Гебам Усмехаюсь я чуть-чуть. И потерянно и неловко, Прядью щеку щекоча, Реет девичья головка Здесь, у правого плеча… На трамвайную подножку Возведу ее нежной рукой, И, мертвея понемножку, Отсыпаться пойду домой. 1929, Петербург