Танец души:Стихотворения и поэмы.

ЗЕЛЕНЫЙ ОГОНЕК

Екатер. Ник. Рагозиной Иногда, томим земной поклажей, Я бреду, совсем не чуя ног – Вдруг на высоте шестых этажей Заблестит зеленый огонек. Сквозь ночные, гадкие туманы Детским светом поманят меня. Я ли откажусь от кроткой взманы Милого, зеленого огня? И тогда, как Божие творенье, В вещий миг зачавшись и поспев, Возникает в тучном поле зренья Некий романтический посев: Ясно вижу я, в восторге хмуром Уличных не видя благ и зол, Лампой под зеленым абажуром Благолепно освещенный стол. Там, в своей пленительной квартире, Что до слез напоминает рай, Та, моя, единственная в мире, Царь-Девица разливает чай. Сестры вкруг стола сидят и братья, И кипит праотчий самовар, И покрой ее земного платья, Как весна, неизмеримо стар. И ее земные разговоры, Как цветы, бесцельны и просты, И ее не посещают воры, И ее не гневают скоты. И в ночи, зеленым детским светом Робкого в окошке огонька, Кажет путь она своим поэтам И манит, манит издалека… И когда, отбыв земное лихо, Тело свой преодолеет срок, Полетит душа легко и тихо На зеленый милый огонек. 1929, Харьков

ПОЭТ И МУЗА

Дрова сгорели. Денег нет. И Музе говорит Поэт: «Я мерзну, дорогая Муза. Ужели Ты велела так – Чтоб безлюбовно и кургузо Скроили мне земной пиджак? Земные зимние костюмы Для пения мне столь нужны – А ты мне протянула юмор С жеманной примесью луны. Вот – слезы по лицу размазав – Я Достоевского прочел… Я – не Алеша Карамазов, Я нежен, мрачен, слаб и зол. Я флирт и лира, в лик из клира, Ты век и ветр, ты мир и миф. Мне холодно, моя квартира Меня страшит, во мгле застыв. И право же – какого черта? Меня давно томит мороз И дым последнейшего сорта Сих заунывных папирос. Я целый месяц – слышишь, Муза – Не привожу девиц к себе… О, страшный вес земного груза На поэтическом горбе!» А Муза, ластясь и виясь, Тихонько шепчет: «Нежный князь! Премудрый отрок, смутный инок, Не плачь из-за пустых лучинок. Дитя мое, агу, агу, Я милая, я все могу, Все будет, все: дрова и слава… Живи, как облака и травы, Точись, как нож, и зрей, как рожь… Вот ты померкнешь и помрешь. И, одарен посмертной славой При сладком пении скопцов, Мой хмурый мальчик, мой кудрявый, Придешь на мой любовный зов…» Скребутся крысы. Гаснет свет. Заплаканный молчит Поэт. 1929, Петербург

«Я верю – почему-то кто-то…»

Е.Н.Р. Я верю – почему-то кто-то Замкнул, как бешенство в вине, В гробах — желание полета И стуки заключил в стене, Что, видимостями окутан, Мир невидимкою летел, Когда нам раб Господень Ньютон Сказал о тяготенье тел. Так, в наши дни, когда любовью Никто не совершает чуд, Когда проказою здоровья Больные сборища орут И в страшных спазмах словоблудья Певцы забытых аонид – Я собственной поверил грудью В прекрасный вес надгробных плит. Вот – выйдут завтра комсомольцы, Заверещит автомобиль, И грохнут толпы, ахнет пыль, И дурочки наденут кольца, И пудр и мыл повеет гниль, И пыл строительства газеты Распродадут по пятаку, И пролетарские поэты Спою свое «ку-ка-ре-ку», – А я, к стене приникнув ухом, Услышу мертвый стук часов, Который слышится старухам Во тьме ночной, как Божий зов. И звук без эха, сир и вдов, Войдет и в шуме обнищает… И будет сказано без слов: «То с асфоделевых лугов Ваш город ветер посещает». Август 1929, Харьков

ЭЛЕГИЯ О ПИСЬМАХ

А.В.Науману Перебирал я на днях письма. Писем – тьма! Милые разные почерки, подписи… Эх-ма! («Эх-ма» – междометье русское, выражает всегда тоску. Выражение это свойственно нашему мужику.) Вот подпись «Ляля» и с маленькой буквы написанное «Вы», Вот от кузины открытка, на ней изображены львы. Содержание открытки гадкое: «Денег больше не пришлю». Вот цикл писем, в которых пишут «люблю». Вот письма вдовствующей дамы, в которую я был влюблен; Их очень много. Перечитываю: какой инфантильный тон! Вот письма поэтов умные, с эрудицией, но почерк – дрянь. Вот еще письмо, нехорошее, почти непристойная брань. Их много. Краски различные листков, конвертов, чернил – Как много милых бывалостей я на черный день сохранил. Вот теперь посижу, подумаю, погляжу в угловую темноту И чье-нибудь письмецо пригожее, усмехаясь, перечту. И грусть моя обыкновенная, людская о прошлом грусть, Повапленная радужно, знаемая наизусть, Скользнет по лицу капелькой, попробую – солоно на вкус. Отложу я письма и отправлюсь на досветки здешних муз. И Муза моя родимая споет мне, тиха, мила, О том, как она из лесочка коров домой гнала, И расспросит меня участливо, хорошо ли в себе таю Я вечность свою случайную, нелегкую вечность свою. 26 октября 1929, Петербург