Страница 24 из 26
Нежный (16): В предельной нежности , в безмерном чарованье. Моя память спокойно, свободно и нежно хранит; Луну люба растерянно и нежно ; Тихонько шепчет: «Нежный князь!»; Нам и нежность и книги, и водка; Но сладко вспоминают руки Весомость нежную ее. Возведу ее нежной рукой; И скажем что-нибудь такое в нежном роде; Привыкнув, мы стали вскоре к соседкам нежны при всех; Даст мне нежную ручку – и баста!..; Средь сада нежного стоял прекрасный дом; Мой нежный друг, мой тихий Саша?; Всё было глупо, нежно , мило; И мне для нежности совала Несовершенные тела; Пусть песни нежные и хищные Слетят на подоконник вечности; Я нежный отдых нахожу и сон.
Нежность в стихах Щировского является синонимом любви. Нежен и сам поэт, и его тело, и его память, и его песни, и состояние его покоя. В единственном контексте (слова в нежном роде) нежность служит знаком пошлости.
Милый (20): Я думаю: девочка милая ; Частица милая веселой суеты; В милом доме, доме старом; Я ли откажусь от кроткой взманы Милого , зеленого огня?; Полетит душа легко и тихо На зеленый милый огонек; Я милая , я всё могу; Дрогни, гитара! Бутылка, блесни Милой кометой в немилые дни; Как же мне не умилиться ; Как мил , как трогателен сей незабываемый Под детской грудью слабый поясок; Провинциалочка! Милую ручку Дайте поэту кошмарных времен; Я хожу к тебе, милая Оля, В черном теле, во вретище злоб; В милом балете родимой зимы; Как были некогда милы Детей безгрешные балы; И дома милого касался ветер вьюги; Лукавя старикам и милых дам смеша; А помнишь, милый , помнишь те Академические бреды; Все было глупо, нежно, мило ; Милую школьницу учит весна; Милый и стройный молодой человек.
К разряду милого и милых у Щировского относятся женщины, Муза, старый дом, блаженный потусторонний приют души, обычаи прошлого, а также вино и веселье.
Стар –(32): Качели, бури, старость и кончина; Будь умной: я стар и глуп; старо дворянские пруды; И громы ладные старинных ливней; И любимыми ставшие образы старых коварств; В милом ломе, доме старом ; И наши старые сердца; Сумерки в старом саду; Старчески ясно любя; И покрой ее земного платья, Как неизмеримо стар ; Я впадаю в твою дребедень, Как впадает в маразм старикашка ; Под имперскую, старую крышу; Старухи чинно обмывали; Стынет дохлая старуха , Ни добра, ни зла; Разведал старческую грань я; Как старится лицо; Вот и старость близка; И в старости , вдруг; Вероломство старого вина; Устарелый кораблик – кому-то Он счастливую встречу принес; Старый клуб отделан заново; Злилась, старела , любила детей; В старом Париже я был театральным танцором; В завидущих глазах старушонок ; Старой девы над чахлыми розами Раздастся плач; Для старческой души целительным теплом; Лукавя старикам и милых дам смеша; Женился в старости и породил меня; Мой друг, мой друг! Ты видишь, я старею ; Персть и твердь он старчески ценит; К старичку генералу; В эту ночь расстреляли старичка генерала.
Старость раскрывается у Щировского сложно и неоднозначно.
С одной стороны, всё старое вне самого человека мило и дорого; с другой стороны, облик человеческой старости и процесс старения пугают поэта. Есть еще одно свойство старости – мудрость (старчески ясно любя), но даже в этом контексте человеческая старость остается печальным и непривлекательным законом природы. Кстати говоря, Душа в представлении поэта тоже стара: «У бабушки-души слипаются глаза…»
Память (6): Но ушедших от нас, и поэтому только любимых, Моя память спокойно, свободно и нежно хранит; В строгой памяти живы друзья, и вино расставанья Затаил и сберег любопытный и дерзостный вкус; Он живет, чужому чуждый маю, Памятью моей припоминая Плеск колодца, говор, стук амфор; Можно просто ценить вечера И свою олимпийскую память , Предводящую бегом пера; И всё любимое когда-то Сквозь память выступит, как пот; Наяву с каждой секундой всё меньше и меньше меня, Пылинки мои уносятся, попусту память дразня.
Память в поэтическом мире Щировского обладает свойством нежности (т. е. любви). Она хранит как близкие образы прошлых времен, так и мгновения собственной жизни поэта. Щировский называет свою память олимпийской, сравнимой с памятью греческих богов, и считает ее основой своей творческой силы (ср. также контексты с Мнемозиной). Память пытается задержать уходящее плотское бытие поэта в его сознании – впрочем, тщетно: остаются только воспоминания о приключениях души.
Скука, скучный (19): Наша романтика скучная ; Сам себе говорю – «не скучай », И скучен мне дневной обычай – Шум человеков, звон посуд; Зачем мне скучная борьба; Всю политехнику желаний, злоб и скука ; Солнце над сквером… Но скука всё та ж; Древняя скука уводит к могилам; Скучновато слушать, сидя дома; И лапы скуки всё короче, И проступают всё живей Нерусские, немые очи Под полукружьями бровей; Укрась собой мой скучный дом; Скучный вечер при дверях; И не припомнить ей скучную быль – То ли была она где-то расстреляна, То ли попала под автомобиль; Был на виду у придворных скучающих дам; От приморского скучного сада; Как скучно допустить, что испражнялась Ева! Для скуки этакой и вечность коротка; Я внемлю и смеюсь: мир скучен и греховен; Взглянул на всё глазами скуки ; Скучен хлад и гнет.
К области скуки и скучного относится вся плотская жизнь людей и вся социальная действительность, окружающая душу поэта. Вырвать из скуки может только любовь. Характерно, что скука имеет ассоциацию с политехникой (см. выше о шпенглерианстве Щировского).
Книга (8): Умные книги читаю; Сочетаются ветр придорожный с чернокнижием уличных плит; Комната, книга , жена; Нам и нежность, и книги , и водка; От неприглядного разгрома Посуды, книг , икон, белья; Здесь согревалось всё – и книги и картины, Все вещи вещие; Я в детстве прочитал стихи из отчей книги ; И вышла ты из книги , из обмана, И в мой сошла молитвенный фиал.
Образ книги у Щировского чрезвычайно насыщен. Книга — это и память уличных плит о минувших событиях, и часть привычного поэту быта, и священный предмет, и источник знания, и возвышающий душу обман, сказка, из которой выходит любимая женщина
Таким образом, даже беглый и предварительный анализ может показать, что в поэтическом языке Щировского Любовь-Нежность, Память, Древность и Книга – атрибуты Души – противостоят Старости и Скуке – неизменным спутникам жизни Тела. Будущего как призываемого времени в поэзии Щировского нет вообще. Такова метафизика автора, более, чем кто-либо из его современников, заслужившего именование поэта-философа, но растворившего свою философию в совершенных образцах лирики.
Владимир Щировский — поэт чистой ноты. Его стихи входят в душу потому, что ею созданы и к ней обращены. Ома исключительно музыкальны и даже хореографичны, их ритмы позволяют ощущать жизнь как игру и как танец, но, когда необходимо, им может быть присуща и скуповатость хроники, и скорбная протяжность элегии. Поэт не фальшивит в изображении своих чувств и не лукавит в своих мыслях. Ему свойственна исключительная интеллектуальная честность, позволившая по-своему увидеть мир и не обмануться ложными идеалами, которые подсовывала история. Обращение к поэзии Щировского означает для современного российского читателя не только запоздалое признание самого поэта, но и – главным образом – готовность признать его историческую и метафизическую правоту. Без такого признания неизбежно пострадает любое эстетическое чувство. Щировский не сводим к чистой лирике, равно как и к рациональным метафизическим конструкциям. Глазам современного читателя он предстает как исторический мистик, последний акмеист, таланта и памяти которого, проживи он дольше, хватило бы на собственную «Поэму без героя».