Страница 7 из 52
КОЛОМБИНА
Ты была Коломбиной и ты ликовала, и судьбины своей ты не знала пока, и ложилась на музыку Леонкавалло голубиная тень твоего колпака. Ты была Коломбиной – и самой любимой, и совсем нелюбимой, – и камень плакуч, и слезинки струились горючей лавиной сквозь летучее месиво мреющих туч. Ты была Коломбиной, была фейерверком позабытых острот, пожелтевших страниц, ты росла, уходя колпачком островерхим в голубиную почту померкших зарниц. Ты была Коломбиной – и ты отыскала на галерке юнца, не сводившего глаз, ты была полногласной, как лингва тоскана, ты плыла по щебечущей влаге вокала и на дряхлых партнеров косилась подчас. А за окнами зной, – мы и вправду играли, а на Медной Горе добывали руду; это было в бреду (рассказать не пора ли?), это было со мной в незабвенном году. Ты была Коломбиной – и ты ликовала, ты плыла по щебечущей влаге вокала неизвестно зачем, неизвестно куда, ты была Коломбиной – и ты не сдержалась, распустила корсаж, растранжирила жалость, а в нетронутых недрах змеилась руда. Дорогая подруга, неласковый недруг, золотая руда в нерастраченных недрах, предгрозовье и душу смутившая боль, я не думал тогда о улыбке лукавой, я тебя не прозвал сероглазой забавой, я боялся и думать о встрече с тобой. А сегодня гроза сизокрылым набатом, а сегодня гроза запеклась над Арбатом, и стрекозы летят над кипящей смолой, над землей – как хотите ее называйте, над железной травой, над размякшим асфальтом, над хрустящей, еще не остывшей золой. А сегодня, бродя по траве стрекозиной, я навьючен опять бутафорской корзиной алых, белых, и черных, и розовых роз. Ты опять – Коломбина в кисейных нарядах, и пылает под пыльными складками паддуг неподкупная горечь рябиновых гроз.СТИХИ О ПРОГРЕССЕ КИНОИСКУССТВА
Мы мир увидали волшебной зимою, и всюду кино бушевало немое, и были трамваи в беззвучном снегу, и хлопья летели пушисто и слепо на паперти храмов, на вывески нэпа, на всё, чего вспомнить теперь не могу. Шла лента, подрагивая и мигая, но вскоре явилась картина другая: тапер и Шопен получили расчет, и стали, почти осязаемо-близки, зловеще трещать пулеметные диски, – так годы проходят, так время течет. Потом мы постигли могущество цвета, давно непрерывная шла эстафета, – как ярко… И зал от восторга притих. Но надо сказать (опечалившись крайне), что лучше всего на обычном экране кровь, алая кровь выходила у них. Теперь нам твердят об экране широком, но съемки страдают каким-то пороком, – и долго ль осталось нам жить на земле? Не выйти из круга раздумий тревожных, и скоро механик (проклятый сапожник) докрутит картину в погибельной мгле.«Миновало – и не в счет…»
Миновало – и не в счет, отгремели батареи; всё проходит, всё течет: панта реи, панта реи…КАРЕГЛАЗОЕ ПЛЕМЯ
«Свою судьбу яви…»
Свою судьбу яви восторгу моему, когда закон любви вплывает в дождь и тьму. Упрям любви закон, закон благих недель: балкон, Лаокоон, восторга цитадель скульптур холодный гипс, ночных дождей тщета, восторга трудный всхлип и хижин нищета. Пусть вспомнит, кто не глуп, ночных стихий испуг, печаль ночных халуп, тоску ночных лачуг. Тревог иной любви я сердцем не пойму: свою судьбу яви восторгу моему!ЖЕЛЕЗНЫЙ ЦВЕТОК
Ты Железный Цветок, бесполезный железный цветок, родич Розы Ветров, а над ней соловьям не распеться, ты печалей моих, ты отрад моих горький итог, юность, юность моя, джовиньецца моя, джовиньецца! Что мне делать с тобой, если порохом сумрак пропах, если смерть заменила чудесный обычай рождений, если стебель в шипах, если стебель в колючих шипах, если стебель в шипах, словно проволока заграждений? Родич Розы Ветров, слишком сумрачен твой вертоград, горизонт разделен на покорные, плоские румбы, онемели кусты, не слыхать соловьиных рулад, и прильнули к земле пышногрудые, круглые клумбы! Пробежит, пробежит, пробежит электрический ток, как по проволке той, и умрут соловьи до рассвета… Электрический ток, ты к пернатым совсем не жесток, а из их язычков не угодно ль отведать паштета?! Ветры гнали меня, а теперь отдохнуть бы в саду, навалиться бы грудью, прижаться бы грудью к ограде, к завитушкам ее… Я отрады нигде не найду, я награды нигде не найду, даже в мертвом твоем вертограде… И нагрянет зима, и воспрянет хромая зима, и метели, метели, метели завьются спиралями стружек! А тебе бы к теплу, а тебе бы в людские дома, а тебе бы уйти, а тебе бы укрыться от стужи! Там, за рамой двойною, за хмурью замазанных пор, корешки золотые, которых я гладить не вправе; за волнистыми стеклами спит кузнецовский фарфор, и предчувствует бурю барометр в дубовой оправе. Надвигается полночь, хрипит, и скрежещут часы, и – рукою подать, а не видно за снежною мутью… Мой железный цветок, даже светлые капли росы на твои лепестки оседают мертвящею ртутью! Что мне делать с тобой: на порошей покрытый порог обронить? Подарить ли кому? Разыграть ли тебя в лотерею? Мой Железный Цветок, бесполезный железный цветок, я дыханьем своим, я дыханьем тебя отогрею!