Страница 40 из 55
— Завидна память подмастерья, как примечателен и царь.
— Истинно так, дорогой гость наш! Что изволите откушать?
— Не знаю, как нам расплатиться. Наши гульдены стары, — и старец высыпал на стол несколько потускневших монет.
— Мой Бог! — воскликнул метрдотель. — Это же целое состояние! Я не могу его принять. Здесь нужен нумизмат. И, к счастью, он здесь у нас. Став подрядчиком переустройства старых дамб, он наш частый посетитель. Считает, что название наше «Дамба» принесет ему удачу.
И разбитной распорядитель подвел к столику гостей важного голландца со шкиперской бородкой и изрядным животом.
— Вот не угодно ли, мин херц, взглянуть на эти гульдены чеканки семнадцатого века!
— Ну что ж, — пренебрежительно сказал толстяк, — пожалуй, я возьму парочку монет для коллекции, если господа не заломят цену.
— Мин херц, я не предвижу спора, — миролюбиво сказал старец. — Вы лишь заплатите за стол и покажите нам дамбу.
Подрядчик–нумизмат обрадовался. Он за бесценок обретал несомненную редкость. А на дамбу, где велись его работы, ему все равно предстояло ехать.
И когда он вез иностранных гостей по шоссе, его автомобиль с открытым верхом обгонял бесконечную вереницу самосвалов.
— Я поставил их на поток, — солидно и чуть снисходительно объяснял подрядчик. — Каждый фермер, как решило наше правительство, обязан поставить два самосвала своей земли, которую, что ниже моря, еще наши предки отгородили дамбою. Но уровень воды по воле Господа все повышается и заставляет нарастить дамбу, дав тем самым мне заработать. Все во благо Господне!
Показалось неожиданно близкое море, все в белых гребешках от гонимых ветром волн.
Когда подъехали поближе, стало видно, как они в пенных взрывах с грохотом разбиваются о скалистое основание дамбы.
Муромцев заметил каменное изваяние женщины, смотрящей в морскую дать. Оно было уже по пояс засыпано подвозимым фунтом, и очередной самосвал в их присутствии «погрузил» рыбачку в землю уже по грудь. Увидев изумление иностранцев, голландец объяснил:
— Это наша мерка. По договору мы должны поднять уровень дамбы выше ее головы. Потому мы и не убираем статую. Зачем лишние траты! Какие–то рыбаки хотят с нами судиться. Бесполезно!
— А что это за статуя? — поинтересовался Муромцев, и Наза Вец перевел.
— А, пустое! Обычное дело для прибрежных голландцев. Все они рыбаки и веками уходили на промысел в море. А там бывало, что и шторм их застанет. Разумеется, не все возвращались. И на берегу с дамбы смотрели жены или невесты, не появится ли заветный парус. Вот и поставили в память несчастий обычных это каменное чучело. Оно и вашей старой монеты не стоит. В коллекцию ее никто не возьмет. Потому и засыпаем землей. Не тонуть же ей, как невернувшемуся рыбаку!
Он говорил об этом, словно об оказываемой людям благости. Муромцев переглянулся с Наза Вецом, но тот решил не продолжать этот разговор.
Дамба медленно нарастала, а голландская земля как бы опускалась при этом ниже нового уровня моря на намеченные два метра, высоту каменной рыбачки…
По возвращении к ресторану «Дамба» старец отвел Муромцева под один из мостов, скрывшись с ним в углублении, и они, никем не видимые, стали действительно невидимыми, перейдя в другое измерение. Оба оказались в кабинете генерала.
— Вам стоило то посмотреть, как избежать хотят несчастий, через которые обязан мир пройти. Нострадамус написал об этом проникновенный свой катрен:
И многозначительно взглянув, исчез… Муромцев почувствовал, что сын треплет его за плечо:
— Просыпайся, ваше генеральство! Я завтрак приготовил. Яичницу с ветчиной.
Платон Никандрович сел, протирая глаза:
— Судил одного, а привиделось предупреждение другого.
— Я кофе заварил, поджарив зерна, и прямо из кофемолки в кипяток! Не то что растворимый суррогат. Ты так устал, что даже не разделся.
Генерал поднялся, и что–то звякнуло, покатилось по полу.
— Не нагибайся, я подниму, — сказал сын. — Смотри, какая старина. Чеканки семнадцатого века! Голландский гульден. Ты собираешь древние монеты? А я и не знал.
— Откуда это у меня? — смущенно сказал генерал. — Иди, готовь свою яичницу, а я в Питер позвоню адмиралу. Хочу с ним встретиться.
Сын положил старинную монету на стол и пошел на кухню. Генерал снял трубку телефона.
Молодой адмирал Сергей Александрович Ильин, племянник президента Ильина, переехал в Питер, получив в свои сорок лет высокое звание в связи с назначением начальником строительства в открытом море. Поперек Финского залива создавалась новая дамба, чтобы в шторм при повышенном из–за «парникового эффекта» уровне океана защитить Питер от наводнений. Он удивился желанию председателя высшего военного трибунала осмотреть начавшееся сооружение новой плотины.
— За мною каждое утро к причалу у Медного всадника присылают катер. Если вы завтра утром окажетесь там, мы вместе отправимся пока еще в открытое море. Завтра выходной, но я покажу вам наше недостроенное сооружение.
Его телефонный разговор слышала подруга его жены Марии Николаевны, уже знаменитая питерская поэтесса Весна Закатова, античной красоты женщина.
— Что такое, Сергей Александрович? Экскурсия на место стройки в открытый океан?
— Ну, не в океан, а всего лишь в Финский залив.
— Я — с вами, умоляю! И не пробуйте мне отказать! Мне нужно самой увидеть, как вы защищаете Петра творенье.
— Не знаю, с чего это судья–генерал так этим заинтересовался? Ну, вас, поэтессу, я понимаю и рад вашей компании, правда, вам придется раненько проснуться.
— Да я всю ночь готова не спать. Только возьмите меня с собой.
— Что ж, завтра поутру у Медного всадника свиданье. Давно прелестным дамам встреч не назначал.
— У Медного всадника! Это особенно романтично! Уверяю вас, без нового стихотворения не вернусь.
И прелестная женщина на следующее утро первой оказалась у скалы с Петром Великим на вздыбленном коне.
— Вы, защитник города от описанных Пушкиным наводнений, особенно должны чтить этот памятник. Пушкин вдохновлен был им, написав свою поэму.
— Ну как же, как же, помню, звезда наша! В пути вы уж прочтите нам отрывок.
— Непременно, а вот и ваш генерал, судя по мундиру! — указала она на приближающегося Муромцева.
Адмирал представил его их спутнице и посмотрел на часы. Катер не опоздал и уже пришвартовывался у ступеней, ведших с набережной к воде.
— Прошу вас, Платон Никандрович, и вас. Весна, звезда наша! — пригласил адмирал.
На катере во фронт выстроилась его команда: боцман и два нахимовца из морского училища. Генерал был почти уверен, что «матросиков» зовут Коля и Юра.
Весна Закатова мило улыбнулась им, а Муромцев почему–то внимательно вглядывался в лица юношей.
«Так вот какими они станут в 2075 году!» — подумал он. Катер двинулся по широкой Неве мимо гранитных набережных и возвышавшихся на них великолепных строений.
«Почти через пятьдесят лет, — мысленно поправил себя генерал. — Нет, ребятам будет за шестьдесят. Не те это, не те!..»
Весна Закатова стояла, опершись о реллинги катера, любуясь берегами со строениями строгой красоты, а генерал Муромцев любовался ею.
«Неужели я видел, какой она станет почти через полвека? — задавал он сам себе вопрос. Не могла же она мне присниться! А гульден? Откуда взялся он? Иль я забыл, как приберег его, решив заняться нумизматикой? А было ли такое желание? Не рано ли терять память в его годы?»
Ожившая античная статуя в современном платье влекла к себе генерала, который изо всех сил сдерживал себя. Внутренний голос убеждал его, что она ему в дочери годится. И он вычислял, вспоминая «привидевшееся ему во сне или при путешествии в параллельный мир». Она читала стихи о своей первой любви, когда ей было шестнадцать лет, а она безумно влюбилась во Владя Ильина, нынешнего президента. Муромцев — ему ровесник. Она же — ровесница третьему тысячелетью. Ей лет двадцать шесть, а ему все пятьдесят два! Но ведь бывают же такие браки, бывают! И если правда то, что видел он, то в день столетья Ильина, а также и его, ей было лет семьдесят пять, хотя выглядела она много моложе. Если его двойник–предшественник, тоже Муромцев и генерал, был женат на ней, то был уже столетним стариком, и она не могла не узнать своего «мужа», представшего перед нею на пятьдесят лет моложе, каким он явился в сопровождении старца из параллельного мира. Она не узнала его, значит, не была за ним замужем! И ему не на что надеяться и следует свой пыл второй молодости притушить и не приближаться к привлекательной поэтессе.