Страница 9 из 20
— Вот-вот, «неладно поднял», ладу, стало быть, в его ухватке не было. А с кем ладу-то не было, с деревом спиленным, что ли? Да и на кой тот лад нужен, ежели сила у нашего дровосека такая, что он медведя запросто завалить может?
Княжич растеряно захлопал ресницами.
— Ага, в теле дровосека, перед тем, как бревно взять, ладу не было, — продолжил волхв. — А отчего? Оттого, что по нашему телу, будто по воде, тоже волны ходят, и коли ход тех волн не слажен, то запросто мышцы порвать они могут, как старую вервь, и чем более в человеке силы, тем сильнее ущерб может стать.
— А ты покажешь мне сии волны? — загораясь любопытством, спросил княжич.
— Непременно. Тебе, как воину будущему, то крепко ведать положено, потому завтра начнёшь учиться ладу во всяких движениях: от ходьбы и плавания до того, как ковш с водой взять. А коли князем станешь, то помнить должен всегда, что коли не установишь лад в своём княжестве, то никакой силой его от гибели не спасёшь. Во всём лад должен быть! А Лад — есть Любовь, и без неё, любви, значит, всё сущее разрушается и гибнет: человек ли, семья ли, род его или держава. Там где нет Любви и Жизни, там правит Мор и Разруха!
Прошло два лета и две зимы волховской учёбы княжича Рарога.
Теперь перед волхвом стоял Трувор, а подле Ведамира Рарог.
— А ну-ка, княжич, покажи брату младшему, какими волнами воин володеть должен. Давай, коловратную волну покажи! Так, теперь батожную, из ярла в десной кулак, оттуда через плечи в шуйскую длань, — рёк волхв, глядя, как исполняет его повеления юный княжич. — А теперь ниспадающую покажи шуйцей, а сейчас обратную… — Менялись волны и направления их движения. Строго следил учитель и делал замечания, подсказывая, в чём оплошность допущена.
— Ладно выходит, согласно. Вот так, Трувор, и ты научишься. Теперь, Рарог, на мне покажи скрутную волну. — Отрок подошёл к волхву сбоку и, запустив из чрева скрутную волну, передал её через сцепленные в замок руки в бок учителя. Тот качнулся и отступил в сторону на шаг.
— А тут сплоховал, не столько волну послал, сколько толкнул меня. Давай ещё раз, только силы не прикладывай, они дают свою волну и гасят ту, что из чрева идёт. — Ученик ещё раз повторяет передачу скрутной волны в десной бок учителя. На этот раз волна проходит, и Ведамир, будто лёгкий куль с паклей, отлетает в сторону шага на три.
— Вот, теперь то, что надо, пошла дрожь! — обрадовано воскликнул волхв, и очи его радостно блеснули.
Ведамир оглядел ладную стать мальца, взъерошил русые власы, сказал задумчиво:
— Что ж, брат Рарог, вот сегодня-то и узнаем, верно ли тебе имя дано, твоё ли оно.
— Как это, моё или нет? — даже насупился от неожиданности отрок. — Мне его отец по знаку Рода нашего дал, с волхвами советовался, разве могут волхвы ошибаться?
— Верно, сыне, волхв ошибается редко, потому как он всегда с жизнью и смертью беседу ведёт, верно ли сделал, по Прави ли. Вот сегодня и тебе такой совет предстоит держать, сродни волхвам, ибо непростой день у тебя нынче. Коли правильно я тебя учил, коли сильна в тебе сила Рода, останешься Соколом на всю жизнь, а коли нет, то придётся другое имя искать…
— Не хочу другого, Рарог моё имя! — с вызовом ответствовал отрок.
— Поглядим, — умело скрывая волнение, ответил старый волхв. — Пойдём в лес.
— Скажи, отче, — вопрошал по пути Рарог, — ведь ты и так ведаешь, что под стрелами я добре стою, руки мои, что десная, что шуйца, одинаково владеют и мечом, и ножом засапожным. В лесу могу без всяких припасов с одним ножом хоть год жить. Травы, что лечат раны и недомогания всякие, тоже ведаю, на что это испытание?
— Всё, что речёшь, правда, да не вся. Воин-рус, он не только телом, но и духом силён, потому мы издревле могли стоять супротив превосходящих врагов. Сила наша, она от богов и предков к нам водой живой течёт, и коли есть у тебя в душе доступ к родникам сим светлым, быть тебе воином-русом, Рарогом-Соколом! Вот здесь останешься пока, — указал волхв на холмик у старого дуба. — Слушай лес, его голоса, а лепше всего постарайся услышать голоса предков, они помогут тебе в трудный миг испытания. — Ведамир, достав повязку, плотно завязал глаза ученика. — Когда услышишь филина, иди на его зов! — сказал на прощание кудесник, уходя по уже плохо различимой в сгустившихся сумерках тропинке.
Мало того, что наступила ночь, под повязкой была полная чернота. Отрок прикрыл бесполезные сейчас очи, обратившись целиком в слух и чувства. Сердце его гулко колотилось от волнения: сумеет ли он выдержать испытание, и каким оно будет, откуда ждать опасности и как ощутить поддержку рода? Слушать, слушать и ощущать всё вокруг. «Мы никогда не бываем одни, с нами всегда наши предки, нужно только понимать и чувствовать их», — так всегда говорит дед Ведамир. Вокруг жили такие привычные голоса ночного леса: птичьи перещёлки, звериные шорохи, жужжание ночных насекомых. Рарог знал: это голоса его рода, которые говорят с ним, но о чём, пока уразуметь не мог. Сколько он просидел под дубом, не ведал. От старательного «слушанья мира» Рарог стал как бы раздваиваться. Что-то переменилось в нём и вокруг.
Он по-прежнему сидел под раскидистым дубом, но в то же время как бы начал видеть себя со стороны. «Как же я вижу себя и звёздное небо над зелёной кроной?» — удивился отрок. Тем же невидимым зраком Рарог увидел, как прошмыгнула через поляну рыжая лиса, как завозился усердный ёжик в траве, как уселся на древо над его головой большеглазый филин и несколько раз пугающе «ухнул».
Услышав вещую птицу, отрок поднялся. Филин сорвался с ветки, и его «ух-ху» раздалось где-то впереди. Рарог пошёл на зов, раздвигая руками невидимые ветви. Каким-то образом он ощущал коренья под ногами и толстые сучья, от которых нужно уклоняться на ходу. Затем пространство вокруг расширилось, видно, он вышел на поляну или лесную опушку. Филина не было слышно, и Рарог в растерянности остановился.
В этот самый миг что-то больно ударило его по плечу.
— Защищайся! — молвил чей-то глас, и Рарог ощутил, что ему в десницу вложили крепкую палицу. Тут же он почувствовал опасность над головой, и рука сама привычно закрыла голову, подставив палицу, по которой и пришёлся удар. Потом удары посыпались с разных сторон. Он не знал, сколько нападавших, и едва успевал увести тело и защититься палицей, как ощущал новые нападения. Рарог отбивался, не чувствуя боли в разбитых пальцах, саднящих плечах, боках и спине. Каждый новый выпад палицы противника раззадоривал всё больше, заставляя тело предугадывать угрозу и в мгновение ока уходить от неё.
Но даже если он пропускал удар, всё одно успевал собраться и сработать, как невидимый щит, о который, он это чувствовал, может без ущерба для тела расщепиться даже крепкая деревина. Наконец удары прекратились. Рарог постоял немного и опустил палицу.
— Брось её, — повелел чей-то голос. Кто-то возложил руки на плечи разгорячённого и оглушённого отрока, повернул несколько раз вокруг себя и, не снимая повязки, велел: — Беги! Скорее!
Он побежал, не ведая куда, стараясь выше поднимать ступни, чтобы не зацепиться за корягу или камень, не разбиться со всего маху о землю. Мелкие ветки хлестали со всех сторон, пот струился между лопаток и обильно стекал с чела под повязкой. На какой-то миг отроку показалось, что он, как под дубом, начинает видеть тропу как бы в сером мареве, какое бывает светлыми летними ночами. Рарог побежал увереннее и… вдруг ощутил, что земля разом ушла из-под ног. Он полетел в пустоту, тело невольно сжалось в комок в ожидании страшного удара о землю, наверное, последнего в его жизни. Изначальный животный страх накрепко сковал волю, мысли беспорядочно заметались в черепушке, как пойманные в клетку мыши. И только одна, где-то на краю сознания, напомнила: это испытание, и ты должен выдержать его с честью! Миг падения замедлился, Рарог снова как бы отделился от своего тела и… ощутил полёт. Он почувствовал себя соколом, прочерчивающим небо острыми сильными крыльями. Страх ушёл, осталась только удивительная свобода парения, дарящая ни с чем не сравнимый восторг. Ему показалось, что полёт был долгим, а потом мягкое приземление. Отрок ещё некоторое время лежал, не желая расставаться с дивным ощущением вольного полёта, потом сел. Кажется, вокруг никого, хотя, погоди, даже с закрытыми очами он почуял на себе чей-то взгляд.