Савва Мамонтов

Савва снял просторную, но скромную квартиру во втором этаже на углу Корто.

— Восемнадцать снежных дней! — смеялся он, читая о суровости миланского климата.

Город утопал в цветах.

Работе Савва посвятил часы, а время отдал… учебе. Овладевал итальянским языком, без которого какая может быть торговля, и постановкой своего голоса. Голос в нем обнаружил Булахов, человек в русской музыке не последний!

Совсем иного мнения о качестве голоса русского были итальянские извозчики. Савва вспоминал в своих записках: «Два извозчика не выносили, когда приходил маэстро ставить мой голос, уезжали в другой переулок. Конечно, они не могли понять, что голос мой постепенно улучшался».

Имея средства, Мамонтов всю жизнь следовал одному твердому правилу — учиться у лучших педагогов, лечиться у лучших врачей, окружать себя людьми выдающимися и, по возможности, великими, пусть в будущем.

А потому оперные партии Савва разучивал под руководством самых известных преподавателей Миланской консерватории.

Брат Анатолий кончил тем, что пленился певицей Марией Александровной Ляпиной и, вопреки воле отца, обвенчался с нею.

Савва брал выше, его любовью была Муза, но она тоже подавала ему тайные знаки взаимности. Пусть не Делла Скала — театр попроще, но посещаемый, ценимый итальянцами, пригласил Мамонтова петь басовые партии в «Норме» и в «Лукреции Борджиа».

Может быть, силки славы и опутали бы молодого купца, но в это самое время Савва получил приглашение навестить московских знакомых, остановившихся в Милане, — Веру Владимировну Сапожникову, которая совершала путешествие со своей дочерью Елизаветой Григорьевной.

Веру Владимировну Савва не помнил, но Веденисов знал это семейство.

— Люди светлой души! Вера Владимировна Сапожникова — вдова, купчиха Первой гильдии, она родная сестра Сергея Владимировича Алексеева, человека весьма достойного.

В доме Алексеевых Савва бывал, но ехал к Сапожниковым без охоты, заранее придумав предлог, чтоб визит вежливости не слишком затянулся.

В гостиной, куда пригласили Савву, солнце ударялось о сверкающий паркет и так слепило, что пришлось прикрыть глаза.

«Хлебают солнце, как щи!» — мелькнула досадливая мыслишка.

— Здравствуйте! — голос был негромок, но такого милого, такого домашнего тембра, что Савва внутренне притих.

Девушка стояла у рояля, она, видимо, просматривала ноты и теперь отложила их.

— Матушка сейчас выйдет.

Лицо строгое, а губы доверчивые, брови чуть вскинулись, и в них такая милая неуверенность, такой детский испуг.

— Вы играете? — спросил Савва.

— Да кто же нынче из купеческих девиц не играет? Грамоты еще можно не знать, а вот чтоб на инструментах не играть, такого невозможно.

— Что же у вас за ноты?

Девушка вспыхнула, прикрыла глаза длинными черными ресницами:

— Это оратория Листа «Святая Елизавета».

— Господин Лист теперь итальянец, в Риме живет. Уж такой, говорят, истый католик, что собирается в монахи постричься.

В гостиную вошла Вера Владимировна:

— Простите, Савва Иванович, что задержалась. Это дочь моя, Елизавета Григорьевна. Мы собирались портик смотреть возле церкви Святого Лоренцо. А где это — не знаем. Лизе древности подавай.

— Я покажу вам эту коринфскую колоннаду и охотно буду вашим Вергилием! — сказал Савва. — Надо обязательно посмотреть церковь Святого Амвросия, она построена самим Амвросием в четвертом веке. А знаете, на каких развалинах? Храма Бахуса! В этой церкви, кстати, короновались особою железной короной короли и германские императоры…

— Перед поездкой я прочитала «Божественную комедию» Данте, — сказала Елизавета Григорьевна. — Я ожидала, что здесь будут горы, плавающие в туманах, снопы лучей из облаков, как у Эль Греко. Но оказалось все не так. В природе — рай, а в жизни людей — жизнь.

— Но среди великих памятников! — тонко подметил Савва.

Он посмотрел на Елизавету Григорьевну и увидел, что она вся — внимание. Смутилась, отвела взгляд, и Савва почувствовал в груди нежность.

Дни пребывания Сапожниковых в Милане таяли, как весенний снег. О шелковых делах было забыто так основательно, что Веденисову пришлось вернуть Савву с небес на землю. Тут Савва и признался своему наставнику, что Елизавета Григорьевна для него не просто дочь московских знакомых.

— Ей семнадцать, тебе двадцать три, — одобрительно рассудил Веденисов. — Семейство солидное, дело молодое, с Богом. Проси согласия у батюшки.

Савва отправил домой телеграмму, но Иван Федорович ответил письмом: «Выбор подруги на всю жизнь зависит от сердца и здравого рассудка, одного другим поверенного. Выбор твой указанной невесты Лизы Сапожниковой, если не противоречит сердцу, есть выбор правильный и достойный».

Пока письмо шло, Савва отправился с семейством Сапожниковых в поездку по Италии. В Неаполе, однако, пришлось проститься: Вера Владимировна направлялась с дочерью во Францию.

Улучив момент и набравши в грудь воздуха, Савва попросил Веру Владимировну выслушать его. Вера Владимировна выслушала, ответила не строго:

— Ох, Господи! Сладко дочь растить, да расставаться солоно. Оперились, видно, крылышки у Лизы… Что тебе сказать, Савва Иванович? Через месяц приезжай в Ниццу. Если чувство не переменится, не пропадет, сам Лизе скажешь.

Вернувшись в Милан, Савва и в голосе прибавил, и шелком занялся всерьез. Изучал дело, думая о будущем.

С 1800 года Россия ввозила шелка-сырца по четырнадцати тысяч пудов, в царствие Александра ввоз несколько упал, но в 1841–1850 годах поднялся почти до шестнадцати тысяч пудов и опять скатился до четырнадцати тысяч. Шелк-сырец покупали в Австро-Венгрии, в Германии, во Франции, в Швейцарии, в Китае и в Италии. Готовых шелковых изделий ввозили не много, на три-пять миллионов рублей в год — пошлины высокие. Шелковая пряжа, изготовляемая в России, качеством уступает заграничной. Миланская основа стоит в России 356 рублей за пуд, китайская — 312 рублей, а своя, маргеланская, — 180 рублей. Отечественная шелковая промышленность развивалась в Московской да во Владимирской губерниях. Фабрики все небольшие, полукустарные.

«С отцом надо посчитать, — думал Савва, — не открыть ли свою фабрику?»

Выступление в театре пришлось отложить, ждал истечения месяца.

Помчался в Ниццу.

Вера Владимировна отпустила Лизу погулять с Саввой.

Было огромное море, огромное небо. Они посмотрели в глаза друг другу. Савва спросил:

— Вы знаете, почему я здесь?

— Да, — сказала Лиза.

Он взял ее за руку, и ее рука дрожала точно так же, как и его. Он радостно и громко вздохнул.

— Я прошу вас быть моей женой.

Задохнулся воздухом, договорил эту бесконечно длинную фразу уже одними глазами, потому что голос совершенно пропал.

— Да, — сказала Лиза. — Да. Я согласна.

И потрогала рукой щеки.

Они рассмеялись. Так смеются дети, когда у них завелась счастливая, им одним ведомая тайна.

Спеть хоть однажды со сцены, перед публикой, Савве Мамонтову так и не пришлось. Отец прислал телеграмму: тетушка при смерти, желает проститься с любимым племянником. Савва тотчас отправился в Россию.

Иван Федорович купил под Москвой большой дом неподалеку от села Киреево. Потянуло к природе, к земле, к вечности.

Остался киреевский дневник Ивана Федоровича, но это не дневник событий и чувств, а скорее регистратор гостей и температуры воздуха. «1864 г. Май 21. Четверг. Погода жаркая. Прибыл я в Киреево». «8 июня. Пятница. Духов день. Жарко. На солнце 32°… В 9-ом часу был пожар, сгорело 2 крестьянских дома».

Савва в Кирееве появлялся редко. Отец дал ему средства на собственное дело. В центре Москвы, на Ильинке, Мамонтов-младший открыл амбар для продажи ламбардского шелка. Великих прибылей дело не обещало, но торговля шла солидно. Чтоб голова лишний раз не болела, бухгалтером в контору Савва Иванович взял своего благородного товарища, с которым вместе перебивался в Баку сардинами, Александра Константиновича Пупыкина.