Пентхаус

Жорик шлепнул ладонью по столу.

— Вот так даришь детям счастье, и никакой благодарности, — заявил он. — Послушайте, девушка. Хватит тупить. Вы хотите нормальной жизни? Старшим инспектором хотите быть? Один звонок, и у вас — кабинет и кресло кожаное.

— Где девочка? — упрямо спросила Танька. — Я без нее не уеду.

— А вы оставайтесь. — Жорик широким жестом обвел окрестности и чуть не смахнул бокал. — У нас тут весело бывает. Всяко лучше, чем на ваших вечеринках в ДК милиции.

— Я бы на вашем месте не веселилась.

Вот странно: Жорик и вправду вдруг стал серьезным. Даже надпись «Versace» на его брюхе отчего-то съежилась.

— Окей, я вас понял, — медленно произнес он. — Ну что же. Придется порешать вопросы…

Ледяные мурашки побежали у меня по спине. Его заплывшие мутью глаза ворочались в глазницах, не останавливаясь ни на ком. Я помнил этот его взгляд. Такой взгляд был у него уже в его пятнадцать. Блуждающий взгляд убийцы.

Я посмотрел на Таньку и слегка охренел: она улыбалась. Одними губами. Но все же она улыбалась.

Точно так же, наверно, она глядела на своих трудновоспитуемых малолетних воров и насильников. Переделывать их бесполезно, знала она. Можно только переломить их волю.

— Дело уже у федералов, — бросила она. — Мы не увлекаемся самодеятельностью.

Мне показалось, что Георгий Константинович на мгновение утратил самоконтроль. Это длилось недолго; правильнее сказать, недолго длилось мое заблуждение. Его жирные пальцы разжались, на губах зазмеилась скверная улыбочка. Но муть из глаз пропала. Теперь он был спокоен, даже очень спокоен.

Он запустил руку в карман и вытащил тонкий дорогой мобильник.

— Маринчик, — сказал он в трубку, и мое сердце сжалось. — Выйди, киска. Да. Так получилось.

«Так получилось», — повторил я беззвучно.

Прошло пять минут, на протяжении которых меня бросало то в жар, то в холод. Георгий невозмутимо разглядывал свои белые жирные руки; он уперся кулаками в стол и вертел большими пальцами — то по часовой стрелке, то против.

— Что бы вы там ни говорили… — начала Танька и остановилась.

Хлопнула дверь, и Марина сбежала вниз по ступенькам.

Лишнего стульчика не нашлось. Чмокнув Таню в щечку и мимолетно тронув мою руку, Маринка отстранилась и осталась стоять — в шелковом домашнем халатике, вроде кимоно, чрезвычайно дорогом. На ее груди шелк переливался всеми красками. Я только сейчас увидел, какая она красивая, когда в дорогой одежде.

— Как хорошо, что вы снова вместе, — сказала она. — Вы прекрасная пара.

— Марина, — сказала Таня строго. — Перестань говорить глупости. Мы здесь только ради тебя.

Жорик хмыкнул и пожал плечами.

— Тебе нельзя здесь оставаться, — продолжала Танька. — Ты понимаешь, что это всё не продлится долго?

— Возможно. — Маринка упрямо взмахнула ресницами. — И что?

Впервые Таня запнулась и не знала, что сказать. Я не сводил глаз с Маринки. И она это заметила.

— Артем, — сказала она мягко. — Ну извини. Я вас всех очень люблю. Не надо заводить снова этот разговор. Давай останемся друзьями, а?

Не дожидаясь ответа, она положила руку Жорику на плечо.

— Все в порядке, — сказала она. — Я пойду?

Он заворочался было в своем кресле, но Маринка легонько хлопнула ладошкой по его бритому черепу. И Георгий Константинович заулыбался. «Пока-пока», — беззаботно пропела Маринка. Белое пламя вспыхнуло в моих глазах и погасло.

Таня сидела, закрыв глаза руками, будто тоже ослепла.

— Я не знаю, что у вас здесь происходит, но я это так не оставлю, — сказала она наконец.

Георгий Константинович благосклонно кивнул.

— Да, вы уж займитесь, — разрешил он. — Собирайте показания. Соседей советую опросить. По соседству генерал милиции живет, коллега ваш. Заслуженный работник органов. Позвать его?

Танька побледнела от злости.

— Хочешь быть самым крутым, — прошептал тогда я. — А ведь я тебя так и не долечил.

Жорик поморгал. Зачем-то оглянулся. Потом не выдержал и расплылся в своей похабной улыбке.

— А я снова тебя позову, — заявил он. — У меня денег хватит.

Я поднял на него глаза. У меня мелькнула странная мысль: я как будто смотрел в зеркало, гребаное кривое зеркало, в котором видно слишком многое. Мерзкая лысая рожа с покрасневшими глазками — это я сам. Такой, как есть на самом деле. Я уже давно омерзителен сам себе. Осталось только заменить отражение в зеркале.

Смешно вспомнить. Когда-то я был успешным и удачливым, меня любили девчонки, а я всерьез собирался заработать денег на…

— Пентхаус, — сказал Жорик, обращаясь только ко мне, и я вздрогнул. — Ты ведь хотел пентхаус построить? И как, строится?

Я промолчал. Его пальцы отбили по столу короткую дробь.

— Ты давай, старайся, — сказал он. — Годам к восьмидесяти осилишь. А у меня, чтоб ты знал, полтора гектара побережья на Коста Брава. Там тепло. Там яблоки.

Он почесал под мышкой, и я вдруг увидел, что футболка с Версаче порядком промокла.

— Гори все огнем, — сказал он вдруг. — Бизнес этот ваш ебучий, прокуратура, налоговая… билеты уже куплены. Так что вы как раз вовремя — типа чтобы попрощаться.

Я не верил своим ушам. По Танькиному лицу пошли пятна: кажется, она только сейчас начала понимать, как он сделал нас всех.

— Я, может, только жить начал по-настоящему, — сказал Жорик. — О душе задумался. Спасибо доктору Пандорину. И Мариночке, конечно. Ну что, по последней?

Не спеша, недрожащей рукой он разлил на двоих.

— Вам, девушка, не предлагаю, — со значением произнес он. — Вам еще за руль садиться.

Охранник вновь появился на крыльце. Он стоял, скрестив руки, и наблюдал за нами. Я тоже смотрел отстраненно, как моя рука сама тянется к бокалу. Бледные пальцы обхватили прозрачное стекло. Рыжая жидкость плескалась в нем. Солнце село, и откуда-то долетел холодный ветер.

— Коста Брава, значит, — выговорил я.

— Именно. В общем, давайте. За все хорошее.

Это был тост. Не дослушав, Танька резко поднялась, уронив пластиковое кресло. Ножка бокала пискнула и переломилась. Хрустальный цветок с хрустом раскрылся в моей руке. Темная жидкость потекла по запястью, и отчего-то защипало ладонь.

— Пошли, — сказала Танька, даже не взглянув на меня.

Никто нас не провожал. Ворота сами собой разъехались в разные стороны.

Всю дорогу обратно Танька смотрела вперед, кусая губы. В Крылатском, возле ярко освещенной стеклянной арки метро, она остановила машину. И сказала, по-прежнему не глядя в мою сторону:

— Артем. Как ты думаешь, за что она так… с нами?

— Она больше не с нами, — отозвался я.

Танька врезала кулаком по рулевому колесу, и «шевроле» коротко вскрикнул.

— Я его все равно достану, — сказала она. — Не я, так Интерпол. Я этого так не оставлю.

— Но ей с ним хорошо.

— Да. Ты прав.

Таня закрыла лицо руками. Она не умела плакать, она просто не хотела никого видеть.

— Вот и всё, — сказала она чуть позже. — Тебе на какую станцию?

— Мне некуда ехать, — отвечал я просто.

Она усмехнулась.

— Тогда поедем ко мне. Только не думай, что это благотворительность. Мне грустно.

— Мне тоже, — отозвался я.

Девушка-инспектор зачем-то поглядела в зеркальце. Расстегнула ремень безопасности. Повернулась ко мне, провела пальцем по моей щеке, будто заново знакомилась.

— Все как когда-то, Тёмсон, — сказала она. — Ты снова небритый и без денег. Ты мне нравился таким.

Она снова защелкивает ремень и кладет ладонь на рычаг передач:

— Только спать ты будешь на диване.

«Шевроле» срывается с места. Каждый из нас думает о своём, и каждый знает, о чем думает другой. Поэтому нам грустно вдвойне. И эта грусть нипочем не желает становиться светлой.

009. Costa Brava

Осень прошла, и наступила зима; деревья за окном больше не заслоняли небо, но и солнце светило скупо и тускло. Танькина квартира — на втором этаже, и снова, как когда-то давно, в темной комнате старый попугай-жако просыпался, что-то бормотал, посвистывал и хлопал крыльями, когда я приезжал с работы.