Страница 11 из 56
И теперь, стало быть, нужно доказать, что он пропивал душегрею весь вечер и всю ночь! Не один, а с другими питухами! А потом, возможно, и с девками.
Поскольку тело Устиньи появилось возле Крестовоздвиженской обители не с вечера, его бы там сразу приметили, а ночью, то вот и доказательство: не мог Родька, сидя у зазорных девок, одновременно душить тещу!
Теперь, зная приметы пропавшей душегреи, Данилка уже мог идти по кружечным дворам расспрашивать целовальников.
Он уже и речь составил: мол, шурин сестрину душегрею пропил, сестра убивается, на свадьбу звана, а идти не в чем, так нельзя ли выкупить? Дело было за малым — никогда не имея денег на пропив, Данилка понятия не имел, где на Москве можно разжиться хмельным. Спрашивать же с раннего утра он постыдился.
Кружечных дворов же на Москве было до полусотни, и ближайший, где Родька мог нализаться до изумления, стоял поблизости от Кремля, у самого Лобного места, и назывался «Под пушками», потому что рядом с ним лежали прямо на земле две огромные пушки. Другой удобный для конюхов кружечный двор находился за храмом Василия Блаженного и помещался в подвале. Еще имелся «Каток» у Тайницкой башни — с плохой славой. Был еще один в Колымажном переулке, неподалеку от Москвы-реки, звался «Ленивка», и туда без особой нужды простой человек не захаживал. Его облюбовали те самые молодцы, что зимой промышляли, теша кулачным боем бояр и честной народ на речном льду. Чтобы боевого задора не растерять, они задирали всех, кого видели поблизости от «Ленивки». Конюхи, ребята крепкие, с кулачными бойцами все же предпочитали не схватываться.
Данилка первым делом дошел до «Пушек». Там Родьку знали и сказали, что давненько не видывали. А коли бы Родька там что пропил, так он человек ведомый, государев конюх, и вещи бы приберегли на случай, если захочет выкупить и прибежит. Не то явятся Никишка с Гришкой Анофриевы, а они тоже люди ведомые…
После беседы с целовальником Данилка понял — нужно врать, что послали с государевых конюшен, а не сам, своей волей, затеял розыск вести. Можно имя деда Акишева поминать всуе, можно невзначай и подьячего Бухвостова, того, кто сдал пьяного Родьку за приставы…
В «Катке» тоже от Родьки отреклись напрочь. Посоветовали заглянуть в «Живорыбный», в «Козиху», в «Калпашной», и еще около десяти перечислили — поди все упомни!
— «Замошной», «Заверняйка», «Дубовка», «Живодерный»… — повторял Данилка, шагая из улицы в улицу и прерывая странную свою молитву лишь для того, чтобы спросить дорогу.
— Скажи, дедушка, где тут кружало? — Сочтя, что Брыскинский, по прозванью целовальника, кружечный двор уж близко, остановил Данилка самого подходящего, как ему показалось, старичка — невысоконького, в потертом тулупчике, в лаптях неимоверной величины, имеющего такой вид, будто он от старости уже и мхом порос.
— Хорош отрок — спозаранку, да в кружало! — свирепо отвечал дедок.
Другой, выбранный по тем же признакам (и на трезвенника не похож, и окрестности наверняка знает), на вопрос расхохотался:
— А поглядите на молодца, люди добрые! Весь честной народ из кабака разбредается, а он только жаловать изволит!
Покраснев, Данилка прибавил шагу.
Вообще-то ему следовало искать такой кружечный двор, чтобы поближе к Неглинной. Потому что вся надежда на девок, которые, сообразив, что у мужика, пропившего душегрею, еще несколько алтынов осталось, заволокли его к себе. А по зимнему времени девки далеко забегать не станут, поблизости от своих домишек промышляют.
Задав вопрос напрямую — где, мол, ближайший на Неглинке кружечный двор? — и получив такой ответ, что уши завяли, Данилка решил более не пускаться в расспросы, а идти по своему разумению. И, понятно, заблудился. Обнаружилось это, когда он уже в гордом молчании дошел до храма Рождества Богородицы, что в Путинках.
До Неглинки Данилка добрался, когда время было уже обеденное.
Видать, здешние целовальники по части заложенных или пропитых бабьих тряпок были люди опытные и пуганые. После того как четвертый по счету напрочь отрекся от всех возможных душегрей, синих, зеленых и пегих в крапинку, Данилка заподозрил неладное. Ежели так и дальше пойдет, он правды не добьется, а правда необходима.
— Послушай, дядя, я ж не по своей воле так далеко забрался про душегрею выспрашивать! Меня старшие послали! Конюшенного приказа подьячий Бухвостов да задворный конюх Акишев! — пустил в ход Данилка главное свое оружие.
— Что за нужда Конюшенному приказу в бабьей душегрее? — здраво осведомился целовальник.
Был это и впрямь здоровый дядя, на голову выше Данилки, и с ручищами, какими только питухов за шивороты хватать да лбами сталкивать ради прояснения умственных способностей.
— Душегрея-то нашего конюха жены, а моей сестры, — продолжал врать Данилка и тут же изложил задуманное: что сестру на свадьбу зовут, что беспутный муж душегрею пропил, что дома рев стоит на всю Конюшенную слободу…
— А и врешь же ты, парень! — беззлобно заметил сообразительный целовальник. — Сестра над душегреей ревет, а сыскивать ту душегрею тебя подьячий послал! Ври, да не завирайся!
— Право слово, ревет Татьяна! — воскликнул Данилка, и это уж было правдой — Родькина жена, может, и успокоилась бы, но постоянно прибывали новые кумушки, проведавшие о ее несчастье, и не давали ей перевести дух да вытереть глаза, с каждой гостьей она принималась причитать заново.
— Ревет, говоришь? А подьячий ей слезки вытирает! Ты куда?! — Целовальник загородил Данилке дорогу. — А ну, выкладывай! Кто тебя к нам подослал? И чего тебе велено разведать?! Егорка, ну-ка, паршивец, в дверях встань! Этого — не выпускать!
— Да чего мне тут у тебя разведывать? — честно удивился Данилка. — Мне душегрея нужна! Меня за душегреей послали! Без нее и возвращаться не велели!
— Точно ли?
— Да точно — она и нужна, а разведывать не посылали!
И Данилка перекрестился.
— Ин ладно, парень, коли так — отдам я тебе ту душегрею, — внезапно помягчел целовальник. — Но она у меня заложена за пять алтынов. Хочешь — выкупай за шесть и забирай!
Данилка и ждал, что душегрея сыщется, и не ждал, что придется выкладывать за нее деньги. Живя без гроша, на казенных кормах, он привык обходиться даже без тех кривеньких полушек, каких у всякого сопливого мальчишки и то сколько-то было припасено.
— При себе у меня таких денег нет, — извернулся Данилка. — А вот добегу до приказа, там мне Бухвостов даст!
— Бухвостов? Подьячий? А что ж не сестра? Стой, Егорка! Стой на дверях! — Мощный целовальник ухватил Данилку за грудки. — И точно — вынюхивать пришел!
Затем он крепко впечатал парня спиной в стену и навалился на него.
— Попробуй только пикни! Тут тебе никто не поможет!
Данилка смог лишь захрипеть — два тесно сжатых кулака целовальника вдавились ему в горло. И не шевельнуться было.
— Коли скажешь, кто посылал, живым отпущу, — прямо в ухо пообещал целовальник. — В зубы брязну для порядка — и ступай себе с Богом! А коли не скажешь — в прорубь спущу, она тут неподалеку. Корми тогда раков!
В ожидании ответа он несколько ослабил хватку.
Данилка быстро обвел взглядом кружало.
Народу было мало — закуску к хмельному подавать не велено, люди забегают по двое и по трое распить большую чарку — и тут же выметаются вон. Наливает из разных бутылей невысокий дядька, и на то, что целовальник кого-то зажал в углу, внимания не обращает, мало ли с какого питуха долг требует. Позвать на помощь некого. Объяснять целовальнику про Устинью и Родьку — опять же не поверит.
— Так что ты тут разведал, коли к подьячему своему бежать собрался? — напомнил Данилке целовальник. — Может, что водку развожу? Может, что с солдатами в долю вошел? Что ты мог увидеть, сучий потрох?
— Не знаю я никаких солдат, дядя!
— Может, что лихих людей приваживаю?
— И людей я не знаю! Мне душегрею отыскать надобно!
— Может, что девки у меня тут сидят? Или у ворот зазывают?
Данилка и подивился бы тому, сколько грехов может числиться за целовальником, но было не до удивления.