Утоли моя печали

— Душа у нас, душенька-подруженька, не к смерти, а к бессмертию предназначена, и, чтобы ее убить, одного блудливого мужа маловато. А что жить ты не хочешь, так это вранье. Ты прекрасно живешь, и более того, тебя такая жизнь вполне устраивает.

— Я — прекрасно живу?! Да ты с ума сошла!

— Нет, это ты слегка того, если до сих пор не поняла, что с тобой происходит.

— Чего тут не понимать? После двадцати шести лет брака мой муж… дело вовсе не в нем, а в том, как ты переживаешь свое горе. С тобой случилась настоящая большая беда, спору нет, это так. И только психически ненормальная женщина может не ощущать горя в такой ситуации, если она хоть чуточку любила своего мужа. Но горе, раз уж оно свалилось на тебя, следует принять как болезнь: пережить его, понять о своих промахах подумать, сделать выводы на будущее, а потом вылечиться и жить дальше. А ты переживаешь неправильно, нездорово: горе твое сидит в тебе, как муха в капле меда, и блаженствует. Устроилось оно посреди твоей жизни, и упивается, и облизывается, и собой любуется! И других приглашает полюбоваться и посочувствовать.

— У меня душа болит, Маринка! Как ты не понимаешь?

— Ну, положим не вся душа, а только малая ее часть! Причем самая дурная часть — безвольное себялюбие и саможаление. Да в каждой из нас сидит такая дура, этакая психо-муха, и ей только дай волю, она тут же найдет свою каплю меда, заберется в нее и станет наслаждаться горем. Пока не погубит хозяина и сама не сдохнет — она же дура!

— Кто дура?

— Да вот эта самая психо-муха.

— Жуть какая-то…

— Жуть. А знаешь, как от этой психо-мухи избавиться?

— Как?

— Запретить ей жужжать. Ты ведь не станешь спорить, что больному о своей болезни лучше всего говорить со специалистом, с врачом, а не со всеми знакомыми подряд. Знакомые и друзья, конечно, будут и советы давать больному, и утешать его. Только вот советы могут оказаться совсем не полезными, а очень даже вредными, и утешения только подогревают желание рассказывать о своей болезни со все большими подробностями. Говорить о болезни полезно только с врачом, ну да еще иногда с теми, кто такую же болезнь пережил и вылечился. Вот ты попробуй для начала запретить себе разговаривать о своем разводе с посторонними. Сумеешь справиться с собой — наполовину победила.

— Почему — наполовину?

— Потому что вторая половина задачи сложнее — запретить и себе самой думать на эту тему, прекратить вести мысленные диалоги с бывшим мужем.

— Откуда ты знаешь про мысленные диалоги?

— А то я не женщина! По жизни знаю. Думаешь, ко мне в душу такая психо-муха не залетала? Залетала… Вот смотри-ка, что я тебе привезла, какой подарок! — Маринка открыла сумочку и достала из нее бархатную коробочку. — Мне она больше не нужна а тебе — пригодится. Держи!

Я взяла коробочку и раскрыла: в ней лежала большая капля янтаря на серебряной цепочке. Внутри этой капли что-то чернело. Я поднесла украшение к свету и увидела в янтаре небольшую мушку.

— Это что — символ? Маринка кивнула:

— Муха в меду… Она думала, что попала в мед, а мед-то оказался смолой… Так и наша психо-муха: сидит в сладкой смоле своего горя, жужжит и упивается, а потом глядь — увязла всеми лапками, да так, что уже и спасения нет. Я долго носила эту «дуру в янтаре», пока не научилась справляться с любым горем, не увязая в нем всеми лапками. А теперь ты поноси, авось и тебе поможет.

— Спасибо. Попробую поносить… Чтобы самой не стать дурой в янтаре!

— Бог в помощь!

ЧЕРНЫЙ РЕЗИНОВЫЙ КОРИДОР, ИДУЩИЙ ПО КРУГУ

Рассказ бывшей медсестры

Здравствуйте, Ольга Петровна, а я к вам с большой просьбой! Спасибо, я так и знала, что вы мне не откажете. А просьба у меня вот какая — за нашей соседкой Кариной с одиннадцатого этажа присмотреть. Ну да, конечно, она не ребенок, а только и взрослой ее не назовешь, как и всякого непросвещенного человека. Да нет, я не про образование говорю, с этим у нее как раз все в порядке — два их у нее! Но неверующая она была до недавнего времени, а отсюда и все ее беды произошли. Какие беды, спрашиваете? Ну, я от вас никогда ни полслова про соседей не слышала, а потому могу вам спокойно это дело доверить, по секрету, конечно. Она ведь, Кариночка-то наша, думала с собой покончить. Ну как это «отчего»? Отчего все женщины с ума сходят, оттого и она — от любви, само собой! То есть это так молодые говорят — «От любви», а поживешь с мое, так и узнаешь, что от любви рождаются только мальчики да девочки, а уж никак не сумасшествие с самоубийством. А где самоубийство, там страсти да бесы, а не любовь. Нет-нет, не пыталась она покончить с собой, слава Богу, до этого не дошло. И в дурдом не попала, что тоже неплохо. Но только я лучше вам все по порядку расскажу, раз уж я Карину на вас оставляю.

Дело было ранней весной. Решила я съездить на недельку-другую в Подмосковье, к моим хорошим друзьям, пожить у них на природе, подышать чистым свежим воздухом на тающем снегу. Замечали, какой воздух стоит над тающими снегами за городом? Вот-вот, именно за городом. Не надышишься! Ну и по обычаю поднялась я на одиннадцатый этаж к Карине — отдать ключ от квартиры и от почтового ящика, чтобы она почту вынимала и за квартирой присматривала, мало ли что. Поднялась, позвонила. Долго она мне не открывала, я уж возвращаться хотела да к вам идти, но тут дверь отворилась — и я так и ахнула! Обычно аккуратненькая, как перепелочка, всегда нарядная Карина появилась синем шелковом китайском халате своем, вы его на ней видели не раз, только халат ну весь мятый и в пятнах каких-то, а сама-то, сама-то! Нечесаная, неумытая, лицо опухшее, глаза красные.

— Что с тобой, Кариночка? Заболела?

— Хуже. — луже — это, значит, умерла или в похмелье. Ты живехонькая, так выходит — похмелье?

— Можно и так сказать. Похмелье от любви.

— А что ж это от тебя не любовью пахнет, то есть духами, цветами и шампанским, а водочным перегаром несет, как из пивного подвальчика на углу?

— Да нет, теть Нина, я водку пока не пью, вы же знаете, — вино это.

— Ну надо же! Никогда бы не поверила, что от вина может так вонять на другой день, ты уж прости меня, дорогая моя.

— Да это не другой день, теть Нина, я уж две недели пью…

— Вот как… Пройти-то можно? Я по делу к тебе.

— Проходите, конечно…

Вошли мы в квартиру, а там — полный разгром и мерзость запустения. Единственное чистое место — компьютерный ее столик.

Кариночка, вы ведь знаете, работает больше дома, за компьютером, как все они, переводчики. Так вот там порядок какой-то наблюдается, а вокруг — ну чисто Мамай ночевал! Постель на раскладном ее диванчике не убрана, и видно, давно не убиралась, да и белье не менялось. На обеденном столе бутылки стоят бокалы, чашки чайные, пачки сигаретные валяются, какие-то огрызки по тарелкам…

— Садитесь, теть Нина, — говорит мне Кариночка и убирает со стула какую-то одежку.

— Сяду. И ты садись да рассказывай, что у тебя стряслось. Только сначала, будь добра, накинь на себя что-нибудь теплое — надо тут проветрить, дышать нечем.

Послушалась она, накинула на спину свитер, завязала рукава на груди, а я пошла и балконную дверь настежь отворила. На балконе у нее тот же бедлам творится: по полу какие-то вещи, мусор валяется, а возле перил в роскошном таком синем горшке стоит высохшая елка, с Нового года, видать, осталась.

Села Кариночка к столу и начала трясущимися руками пачки сигаретные перебирать, а они у нее все разные! Ну, я вижу, что ей и рассказать мне все хочется, и как приступить к делу не знает. Решила ей помочь, сама разговор начала.

— А что это у тебя все сигареты разные? Хотя погоди, я сама эту загадку разгадаю. Так ты у нас толком курить не умеешь, а сейчас тебе приспичило, по твоему погромному душевному состоянию, курением нервы успокаивать. Да вот не приносит тебе сигаретный дым никакого нервного успокоения, одна только тошнота да горло дерет с непривычки: вот ты и пробуешь разные сорта сигарет, ищешь подходящие, не очень противные. Так?