Утоли моя печали

Юлия Вознесенская

УТОЛИ МОЯ ПЕЧАЛИ

УТОЛИ МОЯ ПЕЧАЛИ, УТОЛИ…

Они вышли из вагона, помогли друг другу надеть рюкзаки и зашагали по платформе по ходу поезда, и он тотчас за ними тронулся, обогнал их, набрал скорость и исчез в темноте; они стали осторожно сходить по оледенелым ступеням с платформы, держась один за правый, другой за левый поручень, спустились и направились гуськом по узкой тропе вдоль железнодорожного пути. Молча, друг за дружкой прошли они с полкилометра до переезда; тут тропа влилась в грунтовую дорогу, сейчас заснеженную и раскатанную машинами; они свернули по ней направо, в лес, стоявший стеной прямо метрах в ста от насыпи железной дороги. Шли теперь рядом, но все равно молчали. Луна освещала разъезженное полотно дороги и лес по обочинам, под ногами скрипел снег да изредка хрустели льдинки в колеях. Они уже прошли с километр, как позади что-то страшно и тоскливо взвыло:

— У-уйди-и-и!

— Что это, Митя? — спросил Яков, вздрагивая и оглядываясь.

— Да это ж поезд, Яша! Он всегда в лесу так страшно кричит, — ответил Митя.

— Это встречный, должно быть?

— Он самый.

— Зря я с тобой поехал. Ну да теперь все равно, на обратный поезд мне уже не успеть.

— Да, не успеешь, — согласился Митя. — А следующий только завтра.

— Во сколько?

— Да в это же время. У нас тут один поезд на Москву по будням ходит и два в воскресенье, утренний и вечерний.

— Понятно… Зря я поехал.

На это Митя ничего не сказал. Поезд простучал позади и затих. И тут же заухал потревоженный им филин: «Охо-хо-хо! Охо-хо-хо!». Ему поддакнул сыч: «Угу, угу-гу-у! Угу, угу-гу-у!». Потом все снова стихло, остался только скрип снега под ногами.

Неприятная какая тишина, — поежился Яков. — Будто на кладбище.

Митя тихонько запел что-то монастырское, восторженно-тягучее, с припевом «Радуйся, Радосте наша, избави нас от всякого зла и утоли наша печали!»

— Мить, а ты помнишь, давным-давно была песня с похожими словами? — И Яков тихонько запел:

Утоли моя печали, утоли!

Как молитвы, улетают журавли,

Прямо в небо отрываясь от земли!

— Не помню… А ты пой, пой дальше, Яша, может, и я вспомню!

— Я дальше не помню. Слова запоминающиеся: «Утоли моя печали». А откуда это?

— Это, Яша, название иконы Пресвятой Богородицы — «Утоли моя печали». Есть такая чудотворная икона в Москве. А у нас в монастыре имеется ее список.

— Список — это копия?

— Ну да.

— И она что, тоже чудотворная? — с едва заметной усмешкой спросил Яков.

— Не знаю, Яша. Люди говорят, помогает…

— Утоляет, значит, печали?

— Утоляет. Если кто с верой молится.

— А если веры нет — не утоляет? Вот мне.

— Как это «веры нет»? Ты разве в Бога больше не веруешь, Митя?

— В Бога-то я верую… Я в Божью справедливость не верю, Яшка.

— Вон оно как…

— А ты скажешь, что Бог справедлив? — Ну…

— Да как же Он справедлив, если забрал от меня мою Ийку? Ведь она для меня была все на свете!

— Да, ты ею жил и дышал, Яша. Она чудная была, твоя Ия.

— Таких ведь больше и нет. Я как только имя ее необыкновенное услышал — Ия, так и понял, что это чудо мне явилось, а не девушка. Так ведь теперь и не называют никого — Ия!

— Редко, но все-таки называют, в святцах-то имя стоит. Ия по-гречески значит «фиалка».

— Это я давно узнал и звал ее Фиалкой. Весной у нее на могилке, если жив буду, фиалки посажу… Фиалочка моя тихая…

— Да, сокровенной красоты и тишины была женщина.

— А ты знаешь, Митька, ведь Ия никогда не хохотала! И вообще смеялась очень редко. А вот улыбалась — постоянно. Каждая фраза у нее начиналась с того, что сначала ее губы чуточку улыбались, а уже потом она произносила какие-то слова. Сколько раз заговорит со мной — столько раз и улыбнется. Вот скажи, почему твой Бог забрал ее у меня? Ему-то она зачем понадобилась? Митя не ответил, только вздохнул.

— И даже детей у нас не было! — продолжал Яков. — Если бы у меня от Ии хоть ребенок остался…

— Ты все думаешь только о себе, Яша.

— Как тебя понимать?

— Вот жалеешь, что детей у вас не было: а ты подумал, каково было бы Ие, умирая, знать, что ее ребенок останется наполовину сиротой или у него мачеха будет?

— Да, об этом я не думал… Так что же, Бог потому и не давал нам детей, что собирался Ию у меня забрать?

— Не знаю, Яша. Но так ведь лучше, что без детей?

— Не знаю, не знаю… Я только одно знаю: злобные, жадные и развратные телки почему-то живут и процветают, а Ийки моей нет — «Бог взял»!

— А ты спроси наоборот, Яша.

— Как это — наоборот?

— Ты спроси, зачем Он тебе ее дал?

— Почему это мне ее Бог дал? Я сам себе жену нашел.

— Как же, как же! Помню я, каких девиц ты до Ии в подружки себе находил!

— Лучше не вспоминай, брат.

— И то верно. А как ты ее встретил, помнишь?

— Случайно встретил.

— У Бога в таких делах случайностей не бывает, Яша. Так ты помнишь?

— Помню, конечно! Еду я по делу, проезжаю по пустому шоссе и вдруг вижу — девушка сидит на обочине и плачет, а рядом велосипед лежит. Время у меня в запасе было, я даже чересчур рано в тот день выехал, а на место надо было явиться в точное время, ну я и остановился — посмотреть, может быть, помочь немного и дальше ехать. А у девушки колесо восьмеркой и нога в крови! Глянул — а у нее перелом! Ну и пришлось спасать-выручать. Велосипед я пристроил на крышу, а Ию поднял, посадил в машину и повез в ближайший поселок, в больницу. По дороге мы познакомились, поговорили друг с другом — и я пропал.

— Пропал?

Яков на это ничего не ответил, но остановился вдруг и достал сигареты и зажигалку.

— В монастыре ведь курить нельзя?

— На территории — нельзя. Но можно за ворота выйти, если невтерпеж.

— Ну, я лучше тут покурю, а там видно будет. Яков закурил и снова двинулся в путь.

— А ты знаешь, Мить, куда я в тот раз ехал,

когда Ию встретил?

— Откуда мне знать, если ты никогда не говорил? Я только видел, что после встречи с Ией ты как-то сразу другим человеком стал.

— Еще бы не стать… Ну, слушай, теперь уже можно рассказать тебе, как она мою жизнь враз переменила. Ехал я в тот день на крутую разборку и из-за Ии опоздал. А потом я узнал, что из нашей «бригады» с этой разборки никто в Москву живым не вернулся. И на этом все мои «крутые дела» закончились, потому что в Ию я влюбился сразу и наповал, и с нею у меня началась совсем другая жизнь.

— Этого я не знал, Яша. И что же, после этого признания ты скажешь, что Ию тебе не Бог послал?

— Ты хочешь сказать, что это не Ия меня тогда спасла, а Господь через Ию?

— Именно это и хочу сказать.

Ты знаешь, братец, а ведь похоже на то… Тогда почему Он ее у меня в конце концов отнял, если Сам дал?

— Откуда мне знать, Яша? Это ты у Него спрашивай.

— Да я все время только о том и думаю — почему? За что? Почему именно Ия должна была умереть? Нет, несправедливо это! Немилосердно! Не по-божески как-то, уж простите меня вы оба — и ты, и Бог!

Яков закашлялся и со злобой швырнул недокуренную сигарету в сугроб на обочине. Окурок зашипел и погас.

— Яш, а вы сколько лет с Ией прожили?

— Двенадцать.

— И все время были счастливы?

— Все двенадцать лет прошли как один счастливый день!

— И к вере ты пришел, и крестился, и обвенчались вы — это ведь все благодаря Ие?

— Конечно!

— Двенадцать лет сплошного счастья. А ведь большинству-то людей семейного счастья и на год едва хватает.

— Да, теперь у большинства это так.

— Ну вот… Но даже не это главное, Яша! Судя по всему, должен ты был в день твоей встречи с Ией погибнуть. Ведь убили бы тебя, если бы ты не повез ее в больницу и там не застрял?

— Наверняка убили бы.

— Так что в тот день ты должен был умереть. Причем некрещеным и нераскаянным грешником, убийцей, может быть.