Отважные(изд.1961)

– Ну, а карандаш затачивали?

– Затачивали, товарищ майор.

– Ну, и что?

– Да все в порядке, товарищ майор. Как вы и предполагали. – Анищенко потоптался на месте: – Можно мне вам сказать два слова по секрету?

Воронцов вышел вместе с ним за дверь и через минуту вернулся гораздо более оживленным, почти веселым открыл стол и положил в него какой-то маленький сверточек, не больше спичечного коробка.

– Я очень прошу вас, товарищ Стремянной, – сказал он, – побудьте здесь. Мне на минутку нужно выйти. И послушайте, пожалуйста, телефон.

– Хорошо, – сказал Стремянной.

Он чувствовал, что готовится что-то важное и неожиданное, и с интересом ждал развязки.

Воронцов накинул шинель и ушел. А Стремянной несколько минут сидел в полной тишине.

Вдруг на столе зазвонил телефон.

– Слушаю, – сказал Стремянной в трубку.

Он услышал знакомый тенорок председателя городского Совета:

– Товарищ Воронцов?

– Нет, не Воронцов, а Стремянной... Слушаю вас, Сергей Филиппович!

– Что это, телефонист ошибся? Я же не к тебе звонил.

– Нет, нет, правильно. Воронцов вышел, а я его, так сказать, заменяю.

– Ну хорошо... К тебе я хотел звонить попозже. – Голос Морозова звучал как-то особенно веско. – Поздравляю тебя, товарищ Стремянной!

– С чем, Сергей Филиппович?

– Картины найдены!.. Все десять штук!.. Я, правда, их еще не видел, но за ними пошли...

– Кто же их нашел? – спросил Стремянной.

– Фотограф Якушкин! Я его к Воронцову послал за наградой.

– Почему к Воронцову? Разве он у нас наградами ведает?

Морозов усмехнулся.

– Не знаю! Так Воронцов распорядился. Это уж ты его спроси!.. Ну прощай! Будь здрав!

Стремянной положил трубку. В комнату уже входил Воронцов, раскрасневшийся от быстрой ходьбы. Он обернулся на пороге и кому-то приказал:

– Якушкина – сразу ко мне!

– Ты что это, товарищ Воронцов, начальником наградного отдела стал? – улыбнувшись, спросил Стремянной.

– А что, Морозов звонил?

– Звонил.

Воронцов снял шинель и сел за стол.

– Конечно, тут есть некоторая неловкость, – улыбнулся он. – Но сейчас, как ты увидишь, это уже не имеет значения.

– Я ничего не понимаю! – рассердился Стремянной. – Какое отношение к нашему делу имеет фотограф Якушкин? Прошу объяснить толком, что здесь, наконец, происходит!

– Пожалуйста.

Но тут за стеной послышались голоса, дверь раскрылась, и в комнату вошел Анищенко, а за ним Якушкин со связанными за спиной руками; двое солдат с винтовками остановились на пороге, ожидая приказаний.

– Ну, Якушкин, вот вы и пришли за наградой!.. – сказал Воронцов. – Садитесь! Давайте разговаривать.

Анищенко положил на стол фотоаппарат, треногу, пакет с вещами, отобранными у Якушкина при личном обыске, быстро развязал ему руки и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Несмотря на приглашение сесть, Якушкин продолжал стоять, растирая затекшие ладони. Во всем его облике была такая растерянность и пришибленность, что Стремянной невольно подумал – не ошибся ли Воронцов? Ничего опасного, казалось, не было в этом узкоплечем, старом человеке.

– Что же это такое, товарищ Воронцов? – жалобно спросил Якушкин. – Хватают! И все это за то, что я преданно разыскивал картины? И разыскал их... Не так ли? И не я ли помог разоблачению предателей? – Он повернулся к Стремянному. – А вот вы, товарищ начальник, вы же видели, как я бургомистра опознал? Так за что?.. За что?..

Якушкин закрыл лицо руками и так стоял несколько секунд, словно стремясь справиться с охватившим его отчаянием.

– Садитесь!.. Садитесь, Якушкин!.. – сказал Воронцов. – Сейчас мы разберемся, допущена ошибка или нет...

Якушкин покорно подсел к столу, положив руки на колени и всем своим видом показывая, что готов помочь разобраться в этом горестном недоразумении.

– Вот что, Якушкин, от вас зависит очень многое... Во-первых, ваша собственная судьба. Поэтому отвечайте на вопросы правдиво, – сказал Воронцов, придвигая к себе поближе пакет с отобранными у арестованного вещами. – Где вас обыскивали?

– В комнате при выходе.

– Вы все отдали?

– Все.

– Ну, посмотрим, что у вас...

Майор развернул газету, и Стремянной увидел смятый носовой платок, связку ключей, очевидно от дома, где жил Якушкин, сломанный перочинный нож, монеты, несколько десятирублевых кредиток. Тут же были какие-то сильно истрепанные удостоверения, паспорт... В общем, как будто ничего интересного. Воронцов развернул платок, осмотрел его, отложил в сторону, затем пересчитал монеты, одну из них он задержал в руках, поболтал в воздухе связкой ключей – не выпадет ли что-нибудь из горловинок, мельком взглянул на удостоверения и паспорт.

Якушкин спокойно наблюдал за тем, как Воронцов перебирает немудреное содержимое его карманов.

– И не стыдно вашим людям так старого человека обижать! – сказал он, когда осмотр закончился и, по всей видимости, не дал Воронцову ничего существенного. – Ну зачем вам все это? Неужели уж я не могу иметь в кармане носовой платок и ключи от квартиры?

– Конечно, можете, – согласился Воронцов.

– Так верните мне все это!

– Подождите, подождите, не сейчас... – Воронцов отодвинул вещи на край стола. – Скажите, Якушкин, – неожиданно спросил он, – где вы жили до войны?

Якушкин несколько растерялся:

– Я?.. До сорокового года я жил в Западной Белоруссии, в городе Лида.

– Так... А потом? Как вы оказались в этом городе?

Якушкин подался вперед и горячо заговорил:

– Видите ли, при Пилсудском я очень нуждался. Много лет голодал. Когда стало возможно вернуться в Россию, я, одинокий старый человек, решил поехать в один из маленьких степных городков, где много вишен, приволье, покой, и дожить здесь свои последние дни...

– Хорошо, – сказал Воронцов. – Складно у вас получилось, даже как-то поэтично... – Он оперся локтями о стол и подался грудью вперед. – А вот скажите, Якушкин, как к вам попали картины? Где вы их нашли?

Якушкин удивленно пожал плечами:

– Все искали, и я искал... Только, очевидно, я искал более удачливо, чем другие... А нашел я их в подвале гестапо – под нарами... Меня туда ребята из детского дома затащили показать стену с надписями погибших. Вот я случайно и обнаружил...

Воронцов взглянул на Стремянного и усмехнулся краешком губ, как бы призывая внимательно следить за ходом допроса. Стремянной все это время внимательно наблюдал за Якушкиным и заметил, что за его внешним спокойствием кроется настороженность.

– Значит, все искали, и вы искали, – сказал Воронцов. – Хорошо. – Он вдруг встал и, обойдя вокруг стола, сел напротив Якушкина. – А если я вам скажу, что картины вы взяли не в подвале гестапо, а в элеваторе?.. В тот самый вечер, когда там были ребята из детского дома, вы тоже побывали в этом подвале и забрали картины, которые из машины перетащил туда Курт Мейер. Это было самое ценное из того, что он, раненный, мог унести с собой. Что бы вы на это ответили?

Якушкин пожал плечами:

– Это уж вы совсем зря! Ни в каком элеваторе я не был... Правда, я встретил на дороге ребят, они мне рассказали о своем походе, но я не был... И зачем мне туда идти?..

– Мы не дети, – строго сказал Воронцов. – В ту же ночь вы перенесли картины в одно укромное место, а затем решили их найти... Сделать подарок советской власти!.. И могу вам сказать точно: до последнего дня их не было в подвале гестапо...

– Ну, а где они были раньше, мне неизвестно, – сказал Якушкин. – Где я их нашел, там и нашел.

Воронцов опять подался вперед:

– Хорошо. А зачем вы, Якушкин, соскребли под нарами имя предателя? Помните, там написано «Опасайтесь»... Это слово вы оставили, а вот имя стерли...

– Я ничего не стирал... Ничего не знаю... Какая надпись?.. Какое имя?..

Воронцов придвинул к себе газету с вещами и вытащил из нее нож со сломанным лезвием.

– Где вы сломали этот нож, Якушкин?

– Уже не помню. – Фотограф наморщил лоб. – Как-то однажды неудачно открывал консервную банку...