Страница 16 из 93
За несколько минут до того, как часы пробили восемь, я услышал испуганный женский крик и понял, что мистер Хейл и его ребята исполняют свою часть договора. Вместе с другими припозднившимися покупателями, многие из которых воспользовались суматохой и удалились, не заплатив за покупки, я побежал на Леденхолл-стрит и увидел группу из тридцати-сорока ткачей, стоявших на морозе в не по сезону легкой одежде. У некоторых в руках были факелы. Другие бросали битые кирпичи, гнилые яблоки и дохлых крыс в стены, окружающие Крейвен-Хаус. Они обрушили на эти стены всевозможную критику, обвиняя компанию в том, что она третирует простых рабочих, замышляет снизить их жалованье, распыляет их рынок и восточной роскошью портит вкус британцев. Нелестные эпитеты были также высказаны в адрес Франции, поскольку не родился еще англичанин, который знает, как устроить бунт, не упоминая эту страну.
Многие справедливо критикуют британское правосудие за его инертность и нерасторопность, однако в данном случае такая медлительность была мне на руку. Чтобы разогнать толпу ткачей, констеблю пришлось бы разбудить мирового судью, обладающего достаточной храбростью, чтобы предстать перед ними и зачитать соответствующие статьи закона об охране общественного спокойствия и порядка. При таком раскладе у бунтующих был в запасе час до того, как будут призваны войска. Горькая ирония заключалась в том, что для прекращения насилия применялась сила. Такая система действовала безотказно долгие годы, да и нынешний опыт говорил о том, что достаточно выстрелить из мушкетов в одного или двух зачинщиков бунта, как остальные разбегутся кто куда.
Диваут Хейл заверил меня, что его ткачи продолжат шуметь до тех пор, пока им не будет грозить опасность. Словом, они не собираются из-за меня лезть под пули, но будут бросаться дохлыми грызунами до тех пор, пока это можно делать безопасно.
Это самое большее, на что они могли пойти по моей просьбе, а значит, я должен был проникнуть на территорию, взять то, что требовалось Коббу, и выйти прежде, чем солдаты разгонят бунтовщиков. Поэтому я поспешил свернуть на Лайм-стрит, миновав ткачей с их горящими факелами и вдохнув острый запах трудового пота, исходящий от их одежды. Здесь было совершенно темно, и поскольку все прохожие бросились смотреть на беспорядки, а охранники наверняка готовились к штурму ворот, я надеялся перелезть через стену относительно благополучно. Если бы меня обнаружили, я бы сказал, что за мной гнался разъяренный бунтовщик, видимо полагавший, что я имею отношение к компании, и раз, мол, именно «ост-индцы» оказались источником моих неприятностей, я рассчитывал на их помощь.
Поскольку мне нужно было объяснение на случай поимки, я не мог с собой взять никаких захватов, так как было бы странно обнаружить подобные приспособления у невинного прохожего. Итак, я перелез через стену без всяких замысловатых приспособлений, примитивным способом, который был в ходу у мальчишек и грабителей. Это оказалось довольно легко, в основном благодаря тому, что улица была пуста, поскольку все прохожие устремились на Леденхолл — посмотреть на беспорядки. Осматривая стену в дневное время, я обнаружил множество расщелин и трещин, послуживших отличной опорой для ног. Более всего мне мешал карабкаться тяжеленный мешок, набитый недовольно копошащейся живностью.
Несмотря на это, мне удалось взобраться на внешнюю стену, перехватив мешок из рук в зубы. На несколько секунд я замер, прижавшись к стене и осматриваясь по сторонам. Большинство охранников, как я и думал, оставили свои посты и были заняты тем, что выкрикивали ругательства в адрес ткачей, а те, в свою очередь, бросались в них падалью. Помимо криков, до меня доносился лязг металла, и я понял, что бунтовщики бьют в самодельные, из чего под руку попало, барабаны. Вот молодцы, ибо чем больше шуму и неразберихи, тем больше вероятности, что я смогу войти и выйти незаметно.
Спуститься со стены было труднее, чем на нее взобраться, но в двадцати футах южнее и ближе к складам я увидел небольшой холмик, где расстояние от верха стены до земли было в половину моего роста. По-змеиному я пополз к этому месту, чтобы спрыгнуть.
И тут меня заметили собаки. Пять или около того мастифов с драконьими головами бросились вперед, оглушительно лая. Когда они подбежали, я вынул из тяжелого мешка одного из кроликов, которых приобрел днем на рынке. И — сбросил его на землю. Кролик замер, соображая, где он находится, но, завидев собак, бросился наутек. Преимущество было на стороне кролика — в мешке он согрелся, а собаки явно замерзли на ночном морозе. Три пса погнались за добычей, поэтому пришлось сбросить второго кролика, за которым помчались оставшиеся два. Третьего кролика я приберег на будущее, когда стану уходить.
Затем я спрыгнул на мягкую землю, умело приземлившись на четвереньки. Я продолжал передвигаться на четвереньках, пока не проскользнул в проулок между складами и самим Крейвен-Хаусом. Теперь моя задача усложнялась, так как здание освещалось. Хоть я был одет как джентльмен и моя внешность не могла вызвать подозрений, я беспокоился, что клерки в здании обратят внимание на незнакомого человека. Мне только оставалось надеяться, что большая часть их уже разошлась по домам, а те, которые задержались на службе, что, как меня уверяли, было обычным делом, наблюдают за беспорядками с одинаковой долей любопытства и тревоги.
Я прокрался через сад, держась по возможности в тени, и открыл заднюю дверь, думая, что окажусь в кухне. Но меня подстерегали две неожиданности. Во-первых, помещение, в которое я попал, оказалось не кухней, а большим залом для собраний, человек на шестьдесят, а то и семьдесят, при условии, что все они будут стоять прямо и среди них не будет особо тучных. Вероятно, здесь проводилась продажа и обмен акций, а также аукционы, на которых большие партии ост-индских товаров продавались узкому кругу очень состоятельных людей. В это время суток зал был, естественно, пуст, чему я обрадовался.
Менее приятной неожиданностью было то, что к дверям оказался приделан колокольчик, звонивший, когда кто-нибудь входил.
Я бросился в дальний угол зала, спрятавшись между двумя книжными шкафами, рассчитывая, что, если кто-нибудь войдет даже со свечой, меня там будет не видно. Однако никто не появился, из чего я заключил: звон колокольчика — не достаточный повод, чтобы сюда ринулись слуги с факелами в руках. Мне бы хотелось также заключить, что в доме нет никого, кто мог бы услышать звон колокольчика, но к такому выводу мешал прийти скрип половиц у меня над головой.
Я снял верхнюю одежду, положил на пол мешок с кроликом, удостоверившись, что он туго завязан, и приготовился направиться вглубь здания. Мистер Кобб объяснил мне, как найти нужный кабинет. Он сказал, что кабинет находится на втором этаже в юго-восточной части здания. Больше он ничего не знал, и я сам должен был найти лестницу. Я прошел через зал к закрытой двери. Через щели не было видно света — хороший знак. Я нажал на ручку, обнаружил, что дверь не заперта, и быстро ее открыл. Если понадобится, я был готов сыграть роль человека, который пришел в Крейвен-Хаус по делу, а не вести себя как вор-домушник, которым я сейчас, по сути, и был.
В противоположной стене я увидел другую дверь. Она тоже была не заперта, и через нее тоже не проникал свет. Я смело открыл дверь и оказался в коридоре. Это было то, что нужно. Хоть я несколько потерял ориентацию, мне казалось, я знал, где находится главный вход в здание, — там, по моим расчетам, должна быть лестница. Я был в середине коридора, когда увидел свет. Он ослепил меня, но через несколько секунд я увидел, что ко мне приближается молодая женщина со свечой. Даже в темноте я понял, что она прехорошенькая. У нее были темные волосы, лишь отчасти скрытые капором, и большие спокойные глаза темного цвета — какого именно, я не разглядел. И хотя у меня в данное время была уйма неотложных дел, я все же не мог не отметить ее женственную фигуру, угадывающуюся под простым платьем.