Страница 13 из 15
— Я думаю, а я, насколько я помню, мужчина. И на мой взгляд, у тебя потрясающая стрижка. Тебе только нужно время, чтобы к ней привыкнуть.
— Ну, я правда чувствую себя другой женщиной, а мне именно этого и хотелось.
— Конечно. — Он потрепал дочь по плечу. — А теперь, может сыграем в «Скрэббл»?
Энни кивнула. Хэнк достал из-под шкафа в углу гостиной коробку с игрой. Похоже, она пролежала там с тех пор, как они играли в последний раз двадцать лет назад. Стряхнув пыль с коробки, он разложил доску на кофейном столике.
Энни смотрела на доставшиеся ей семь деревянных квадратиков, пытаясь придумать слово для начала игры.
— Пап, а почему ты не сказал мне про Кэти Джонсон?
— Разве? Мне казалось, я об этом тебе писал. Или, может быть, рассказал, когда приезжал к вам на Рождество?
— Нет.
Он пожал плечами и отвел глаза.
— Ну что же, полагаю, теперь ты знаешь от этой Лерлин, главной сплетницы в Мистике. Мне жаль, что тебе пришлось узнать об этом вот так.
Энни видела, что Хэнк чувствует себя неловко. Он то и дело теребил воротник рубашки, а на буквы смотрел так, словно это были десять заповедей в оригинале. Он был не из тех, кому легко говорить о смерти. Чьей бы то ни было. И уж тем более о смерти женщины, которая выросла у него на глазах.
Энни не стала настаивать. Вздохнув, она выбрала буквы и начала игру. Все, что она хотела узнать о смерти Кэти и о ее жизни, ей придется выяснить у кого-то другого.
6
Ник Делакруа стоял в своем дворе под проливным дождем и смотрел на вишневое дерево, которое посадил в прошлом году. Потом медленно опустился на колени на мокрую траву и склонил голову.
Он не плакал на похоронах жены. Не плакал он и вчера, когда его дочь исключили из школы. Но сейчас у него возникло непреодолимое желание заплакать, и из-за чего? Из-за того, что это маленькое деревце никак не желало расти. Он поднялся и устало пошел к дому.
Но даже когда он был в доме, за закрытой дверью, он все еще думал об этом проклятом дереве. А все из-за вчерашнего. Вчера был плохой день, а он за последние восемь месяцев пережил их достаточно.
Его Иззи вышвырнули из школы.
При мысли об этом его снова начинал обуревать гнев. А когда гнев проходил, то оставался только стыд. Вчера его Иззи стояла в кабинете директора, ее карие глаза были полны слез, пухлые детские губы дрожали. Ее розовое платьице было все в пятнах и порвано, и Ник со стыдом сознавал, что оно было таким и тогда, когда она его надела. Длинные темные волосы, когда-то ее краса и гордость, спутались и стали похожими на птичье гнездо, потому что их не расчесывала материнская рука.
У Ника мелькнула неуместная мысль: что же случилось со всеми красивыми лентами, которые у Иззи когда-то были?
«Мистер Делакруа, вы же понимаете, что мы больше не можем держать ее в школе?»
Иззи стояла там совершенно неподвижно и ничего не говорила. Но она не разговаривала уже месяцы. Это была одна из причин, по которой ее исключили. Другой причиной было исчезновение. Несколько месяцев назад Иззи стала думать, что она постепенно исчезает, начиная с пальцев на руках. Теперь она носила на левой руке — на руке, которой она больше не могла пользоваться и которую, как она говорила, больше не видела, — маленькую черную перчатку. Недавно она начала пользоваться и правой рукой как-то неловко — она считала, что и на этой руке несколько пальчиков теперь тоже «исчезли».
Она не поднимала головы, не встречалась взглядом с Ником, но по ее щеке медленно скатилась слезинка. Он видел, как она упала на ее платье и превратилась в крошечную серую кляксу. Ему хотелось что-нибудь сказать, но он не знал, как утешить ребенка, который лишился матери. Затем, как всегда, его разозлила собственная неспособность помочь дочери. Это навело его на мысль, что ему нужно выпить, чтобы успокоить нервы. И все это время Иззи стояла там, слишком тихая для шестилетнего ребенка, и смотрела на него с недетским разочарованием.
Он прошел через гостиную, переступая через коробки из-под вчерашнего ужина. Над объедками лениво кружилась муха. Ее жужжание показалось Нику ревом газонокосилки. Он посмотрел на наручные часы, моргая, пока зрение не прояснилось. Половина девятого. Черт! Он опоздал заехать за Иззи. Опять!
Он представил, как встречается с ней — он снова ее подвел — и видит эту маленькую черную перчатку. Пожалуй, ему нужно немного выпить. Совсем чуть-чуть.
Зазвонил телефон. Еще не сняв трубку, он знал, что это Лерлин — звонит поинтересоваться, куда он пропал.
— Привет, Лерл, — протянул он, устало привалившись к стене. — Знаю, знаю, я опоздал. Я как раз выходил.
— Не спеши, Ники. Бадди сегодня вечером с друзьями. И прежде чем ты вцепишься мне в горло, хочу сказать, что Иззи в порядке.
Он вздохнул, а до этой минуты он сам не сознавал, в каком был напряжении.
— Тебя не волнует, что я опоздаю: Иззи в порядке. Так в чем же дело?
Она понизила голос до театрального шепота:
— Вообще-то я позвонила сообщить тебе интересную новость.
— Черт, Лерл, мне нет дела…
— Я сегодня встретила твою старую подругу, до этого тебе, надеюсь, есть дело? Должна сказать, она совсем не такая, как я думала. Представь, услышала про тебя и Кэти и — упс! Вообще-то я не собиралась говорить о Кэти, это нечаянно вышло. Скажу тебе, она такая лапочка! Глядя на нее, я бы даже не подумала, что она богачка. Она совсем как мисс Сиси Спейсек. На днях я видела ее в ток-шоу Опры и, знаешь, она ничем не отличается от нас.
Ник пытался удержать нить разговора, но она так закручивалась, что он не мог за ней уследить.
— В твоем салоне сегодня была Сиси Спейсек? Ты это хочешь сказать?
Лерлин рассмеялась звонким, мелодичным смехом:
— Глупый, конечно нет! Это же Мистик, а не шикарный курорт Аспен. Я говорю про Энни Борн. Она приехала в город навестить своего отца.
Ник решил, что он ослышался.
— Энни Борн вернулась в город?
Лерлин тараторила что-то про стрижки, кашемировые свитера и бриллианты размером с виноградины, но он не мог сосредоточиться на разговоре. Энни Борн… Он что-то пробормотал — сам не знал что — и повесил трубку.
Господи Исусе, Энни Борн! Она не приезжала домой много лет. Ник точно это знал, потому что Кэти так долго и напрасно ждала телефонного звонка от своей некогда лучшей подруги.
Он прошел через гостиную, осторожно выбирая, куда поставить ногу среди разгрома, подошел к камину и взял с полки фотографию. Он видел ее каждый день, но по-настоящему не смотрел на нее уже годы. На цветном снимке, слегка поблекшем от времени и солнца, стояли они — все трое; фотография была сделана в последние веселые деньки лета перед началом учебного года в выпускном классе. Энни, Кэти и Ник. Несвятая троица. Он стоял в центре, обнимая одной рукой одну девушку, другой — другую. Он выглядел юным, беззаботным и счастливым, совсем другим человеком по сравнению с тем парнем, который до этого — всего несколько месяцев назад — жил в грязной тесной машине. В то сказочное лето, когда он впервые узнал вкус божественного эликсира под названием «нормальная жизнь» и наконец понял, что значит иметь друзей, что значит быть другом.
А еще он влюбился.
Фотография была сделана под вечер, когда небо глубокое и невероятно голубое. День они провели на озере, с визгом и смехом ныряя в воду с обрыва. Именно в тот день Ник впервые понял, что это должно закончиться, в тот день он понял, что рано или поздно ему придется делать выбор между двумя девушками, которых он любит. У него никогда и не было сомнений, кого он выберет. Энни уже послала заявку в Стэнфорд, и никто не сомневался, что с ее оценками и результатами тестов ее примут. Она уже встала на свой путь в мире. Но не Кэти. Кэти была тихой девушкой из маленького городка, подверженной приступам тоски, и она отчаянно нуждалась в том, чтобы ее любили и о ней заботились. Ник до сих пор помнил, что он сказал в тот день Энни. После той жизни, какой он жил с матерью, он знал, чего хотел: уважения и стабильности. Он хотел менять жизнь людей к лучшему, быть частью такой правовой системы, которой не безразлична смерть одинокой молодой женщины, жившей в своей машине. И он сказал Энни, что мечтает стать полицейским в Мистике.