Страница 43 из 56
Вдруг в лесу раздался страшный крик. Потом кусты распахнулись — и мы очутились в обществе громадной гориллы-самца. Она шла на четвереньках, но, как только приметила нас, выпрямилась во весь рост и смело на нас посмотрела. Она находилась в пятнадцати шагах от нас. Появления ее я никогда не забуду. Она казалась около шести футов, тело было громадное, грудь чудовищна, руки невероятной мускульной силы; большие серые и впалые глаза сверкали диким блеском, а морда имела дьявольское выражение. Таким явился перед нами царь африканских лесов.
Наш вид не испугал гориллу; она стояла на одном месте, ревела и била грудь кулаками, так что она звучала, как барабан. Это их манера вызывать врага.
Рев гориллы — самый странный и страшный звук, какой только можно услышать в этих лесах. Начинается он чем-то вроде отрывистого лая, как у раздраженной собаки, потом переходит в глухое ворчание, буквально похожее на отдаленный раскат грома, так что мне иногда чудилось, что гремит гром, когда я слышал этот крик, не видя гориллы.
Тембр этого рева так странен, что кажется, будто он выходит не изо рта и горла, а из груди и живота.
Глаза гориллы сверкали ярким блеском, пока мы стояли неподвижно в оборонительном положении. Шерсть на ее макушке стала дыбом и быстро шевелилась, между тем как зверь показывал могучие зубы.
Горилла приблизилась на несколько шагов, потом остановилась и опять страшно заревела, снова подошла и остановилась в десяти шагах от нас; и так как она опять начала реветь и яростно бить себя в грудь, мы решились выстрелить и убили ее.
Послышавшееся хрипение напомнило и человека и зверя; горилла упала ничком, тело судорожно задергалось… Потом все стало неподвижно; смерть сделала свое дело… Я мог свободно рассмотреть громадный труп; в нем было пять футов восемь дюймов, а мускулы рук и груди обличали громадную силу».
Во время своих продолжительных странствований по лесам Лаеннек имел несколько раз случай померяться силами с этими животными, и рассказы моряка долго отвлекали путешественников от сна.
Пирогу не оставляли ни на минуту; через шесть дней окончили работу топором, а на восьмой день, как и предвидел Лаеннек, ее спустили на воду.
Поставленная на два круглых обрубка, лодка без труда скользила до берега, а когда один конец ее опустился в воду, ее приветствовали криками «ура». Ее назвали «Надеждой». Все относительно на этом свете, и скромный ствол дерева был в эту минуту драгоценнее для путешественников, чем самое лучшее судно французского флота.
Барте и Гиллуа употребляли время на охоту и изучение флоры верхнего Конго, не теряя, однако, из виду своего лагеря, потому что знали, какой опасности они подвергались.
Каждый день делали они драгоценные открытия в растительном царстве и убивали какое-нибудь животное, редкое или не совсем известное. Когда уставали идти, садились в тени какой-нибудь гигантской смоковницы и начинали мечтать о своих родных и друзьях, которые, наверное, считали их безвозвратно погибшими.
Накануне отъезда, когда они делали последнюю экскурсию, они вспомнили о тех странных происшествиях, которые привели их в Центральную Африку, и в первый раз с тех пор, как Лаеннек избавил их от неволи, разговор зашел о двух товарищах, оставшихся на рабовладельческом корабле.
— Хотелось бы мне знать, что с ними сделалось?— заметил Гиллуа.— Продолжают ли они жить в мире с капитаном корабля?
— Не тревожьтесь о них, — ответил Барте, улыбаясь, — они из Тулона, родины хитрецов; этого для них достаточно! Они сумеют прожить, приобрести денежки — словом, устроить свои дела и на подводной скале, и на спине кита. Жилиас и Тука принадлежат к категории пройдох, и вы можете быть уверены, что они везде сумеют устроиться. Но если вас тревожит их судьба, я могу вас успокоить: они теперь, наверное, находятся во Франции, восхваляя свое мужество и стараясь получить что-нибудь за это.
— Вы думаете, что Ле Ноэль возвратил им свободу?
— Гораздо вероятнее, что этот дьявол кончил свои подвиги на рее английской мачты и что наших двух товарищей освободил фрегат, блокировавший «Осу» при входе в Рио-дас-Мортес, в тот вечер, когда Ле Ноэль, чтобы отомстить за наш побег, выдал нас своему другу Гобби.
— Что-то говорит мне, что ваши предвидения не осуществились, любезный Барте! Помните ли, что когда мы оставили «Осу», она разводила пары и приготовлялась уйти ночью. Вы знаете, она быстроходна, и я думаю, что ее попытка увенчалась успехом.
— В таком случае они, должно быть, продолжали свою службу как лекарь и комиссар на «Осе», а Ле Ноэль обещал высадить их, как только продаст свой груз живого мяса, на бразильском берегу; теперь они на пути во Францию на каком-нибудь атлантическом пакетботе и приготовляют тот знаменитый доклад морскому министру, который заставлял хохотать капитана «Осы» до слез. Я о них не беспокоюсь, любезный друг, вы увидите, что будущее оправдает мои слова.
Когда молодые люди вернулись в лагерь, Лаеннек с гордостью показал им четырехвесельную «Надежду», готовую к отплытию; она качалась в нескольких метрах от берега, удерживаемая канатом из кокосовых волокон. Дно ее было завалено провизией: хлебными злаками, иньямом и маниоком; захватили также все, что осталось от копченого мяса бегемота.
— Вы видите, что мы ничего не потеряли. Эта пирога гораздо больше той, которую унесло у нас наводнение, и так как мы можем грести все четверо, то поедем вдвое скорее.
— Вы сделали настоящий фокус, любезный проводник, — ответил Барте.
— Благодаря Кунье и Иомби. Их вы особенно должны благодарить... Теперь, друзья, сядем за нашу последнюю трапезу и проведем последнюю ночь на этом берегу, который чуть было не сделался местом нашей гибели.
На другой день на рассвете «Надежда» пустилась по течению Конго. Несмотря на великолепные окрестности, путешественники нигде не думали задерживаться. Останавливались только на один час в день, чтобы изжарить мясо бегемота на угольях и нарвать диких ананасов.
Беглецы совершили плавание самое любопытное и самое странное, какое только можно сделать в мире; на протяжении более трехсот миль река была окаймлена непроницаемыми девственными лесами; корни деревьев доходили до воды, изгибаясь причудливыми спиралями, как тысячи змей; лианы, обвившие ветви, спускались вниз и висели над рекою, как снасти, обвитые цветами. На этих корнях и на этих ветвях порхали, пели, чирикали мириады птиц с разнообразным оперением, а большие пеликаны, стоя на одной ноге на берегу, смотрели на наших путешественников с удивленным видом.
Время от времени, по вечерам, глухой рев заставлял их вздрагивать; это было гневное приветствие какого-нибудь леопарда или льва, утолявшего жажду, спокойствие которого нарушили неизвестные запахи. Тогда Уале приподнимался в лодке и рычал от бессильной ярости, его ноздри дрожали; он словно вызывал на бой скрытого врага, который осмеливался дразнить его.
Через двенадцать дней после отъезда беглецы благополучно достигли устьев Банкоры, темно-зеленая вода которой резко отделялась от воды Конго; последняя, благодаря большим дождям, еще несколько месяцев должна была сохранять желтоватый и грязный цвет. Двадцатью милями ниже большая река, уже не окаймленная высокими берегами, орошала равнины более чем на тридцать миль, смешиваясь с громадными болотами, испарения которых, по мнению Лаеннека, делали невозможной всякую попытку добраться сухим путем до берега океана. Ждать конца наводнения было еще неудобнее, потому что Конго, вернувшись в свое русло, оставляло на всей земле, которую покрывало своей водой, такие остатки растительного и животного царства, что даже негров, родившихся в этой стране, заражала гнилая лихорадка.
Следовательно, не было другого пути, кроме того, который Лаеннек и Кунье указывали с самого начала и который позволял добраться до реки Огове, поднимаясь к экватору целым рядом плоскогорий и гор, покрытых лесами.
«Надежда» вошла в Банкору, поднимаясь вверх. Берега реки были покрыты смоковницами.