У страсти в плену

Его рука лежала у нее меж ног, она отдыхала, прижавшись к его телу, которое было вдвое больше, чем ее. Она дрожала так сильно, что не могла уснуть.

Его тело пахло лесом; волосы — сандаловым деревом, кожа — кедром, словно бы он всю свою жизнь жил среди деревьев и растений. Лежа рядом с ним, чувствуя неудовлетворенность своего желания, Хильда ощущала, как женщина, живущая в ней, учится отдаваться во власть мужчины, подчиняться ему. Она понимала, что все еще наказана за ту попытку, за свое нетерпение, за ее посягательство на мужское главенство. Он возбуждал и отталкивал ее, пока ее своенравие не было сломлено.

Понял ли он, что это в ней было ненастоящим, вынужденным? Так или иначе, но он был слепо одержим стремлением побороть в ней прежнее. Снова и снова они встречались, и раздевались, лежали рядом, целовались, ласкали друг друга до сумасшествия, и каждый раз он убирал свой фаллос, прятал его.

И снова и снова она лежала, не выказывая ни желания, ни нетерпения. Она пребывала в состоянии волнения, обострявшего ее чувственность. Она как будто принимала какие-то неизведанные наркотики, делавшие ее тело более чувствительным к ласкам, к прикосновению, к самому воздуху. Она воспринимала прикосновения платья к коже так, словно ее касались рукой. Все, что касалось ее, было рукой, которая сжимала ее грудь, ее бедра постоянно. Она открыла новое царство — царство ожидания и пробуждения, такого эротического восприятия мира, какого она никогда не могла представить себе.

Однажды, во время их прогулки, у нее сломался каблук и он понес ее на руках. В эту ночь он взял ее при свете свечи. С перепутанными волосами, с черным, как уголь, обжигающим взглядом, набросился на нее, подобно демону, и мощный фаллос входил и входил в нее, в ту женщину, власти над которой он жаждал с самого начала, дожидаясь ее покорности до этого, столь желанного ему часа.

ЧАНЧИКВИТО

Когда Лауре было около шестнадцати, ее дядя, проживший много лет в Бразилии, рассказывал ей об этой стране бесконечные истории. Он смеялся над жителями Европы. Он говорил, что в Бразилии люди занимаются любовью, как обезьяны, легко и часто. Женщины там доступны и полны желания, и каждый свободно признается в своих любовных аппетитах. Он, смеясь, рассказывал о том, какой совет дал своему другу, когда тот отправлялся в Бразилию. Он ему сказал:

— Ты должен взять с собой две шляпы.

— Но зачем? Я не хочу перегружать свой багаж.

Тем не менее, ты должен взять с собой две шляпы. Ведь одну из них может унести ветром.

— Но я же могу ее поднять, не так ли?

— В Бразилии ты не сможешь наклониться за ней. А если ты наклонишься, то...

Кроме того, он уверял, что в Бразилии существует зверек, которого зовут чанчиквито. Он выглядит, как крошечный поросенок, с очень развитым длинным рыльцем, и известен он своей неистребимой страстью забираться под юбки и засовывать свое рыльце между женских ног.

— Однажды, — продолжал свой рассказ дядя, — одна очень важная аристократка пригласила своего адвоката, чтобы заняться завещанием. Адвокат был седовласый, весьма уважаемый господин, с которым дама была знакома много лет. Сама же эта женщина была вдовой — спокойной, импозантной, всегда носившей длинные сатиновые юбки, кружевные воротники, манжеты и на лице вуаль.

Она сидела прямо, как на старой картине, одной рукой опираясь на зонтик, другой — о ручку кресла. Негромко и размеренно вели они беседу о деталях завещания. Старый адвокат когда-то был влюблен в эту даму, но после десяти лет ухаживаний так и не смог добиться взаимности. С той поры в их манере беседовать всегда присутствовал налет флирта, чопорного и достойного флирта, более похожего на старинную галантность.

Встреча происходила в деревянном доме вдовы. Было тепло, все двери оставались распахнутыми и сквозь них вдалеке виднелись холмы. Был какой-то праздник, и поэтому дом был окружен факелами. Возможно, что напуганное этим и неспособное выбраться из круга огня какое-то маленькое животное проникло в дом. Через две минуты благородная пожилая леди стонала и корчилась в своем кресле. С ней началась истерика. Позвали слуг и врача. Хозяйка и доктор закрылись в комнате, и когда врач затем вышел, он нес в руках чанчиквито. Зверек выглядел измученным, как будто его экспедиция к даме едва не стоила ему жизни.

Эта история про зверька, который запускает мордочку между женских ног, напугала Лауру. Она боялась тронуть это место даже пальцем. Но благодаря той же истории она узнала, что у женщины между ног достаточно места для того, чтобы туда просунулась мордочка животного.

Однажды во время каникул, когда она играла на лужайке с подругами, и в приступе смеха упала на траву, большая полицейская собака подбежала к ней и стала обнюхивать ее одежду и просовывать нос между ее ног. Лаура закричала и оттолкнула пса. Но прикосновения собаки не только напугали, но и взволновали ее.

А сейчас Лаура лежала на широкой низкой кровати со смятой юбкой, растрепанными волосами, с размазанной по губам помадой. Возле нее лежал крупный, в два раза больше ее ростом, человек, одетый, как рабочий, в вельветовые штаны и кожаную куртку.

Она слегка приподнялась, чтобы рассмотреть его. Она увидела высокие скулы, очерченные так, словно он все время смеялся, глаза также слегка сощуренные, словно в усмешке. Он был непричесан и имел небрежную манеру закуривать.

Жан был художником, всегда смеявшимся над работой, над голодом, над рабством, над всем на свете. Он предпочитал быть бродягой, но не терять свободы. Он ложился спать тогда, когда хотел, и рисовал лишь тогда, когда страсть к работе одолевала его.

Комната была заставлена его картинами, валялись палитры. Он попросил, чтобы Лаура позировала ему, и начал увлеченно писать ее, не думая о самой Лауре, а воспринимая только форму ее головы, линию ее шеи, слишком миниатюрной и потому придающей облику Лауры пугающую хрупкость. Лаура лежала на кровати откинувшись и, позируя, смотрела на потолок. Дом был очень старым, с облупившейся краской и надорванными обоями. Глядя на неровности штукатурки, Лаура обнаружила, что в линиях трещин ей видятся разнообразные фигуры. Она улыбнулась, и сказала Жану:

— Когда ты кончишь, сделай для меня рисунок. Там уже что-то нарисовано, посмотри, может, ты увидишь то же самое, что и я...

Заинтересовавшись словами Лауры, Жан бросил работу. Он как раз подошел к той неприятной и трудной для него стадии, когда нужно было приступать к прорисовке рук и ног, а они редко ему удавались, и потому он часто окутывал их в какое-то бесформенное облако, в белую пелену, словно руки и ноги были увечны, и он хотел их скрыть, или просто оставлял только тело, — без ног, способных убегать, без рук, способных ласкать.

Жан стал рассматривать потолок. Он тоже лег на кровать, рядом с Лаурой, и с любопытством стал искать фигуры, которые увидела она, стараясь следить за линиями, которые она ему показывала.

— Смотри, смотри, вон там... Видишь, на спине лежит женщина?

Жан приподнялся, потолок над углом был очень низок — это был чердак — и стал водить по штукатурке углем. Сначала он набросал голову женщины и ее плечи, затем он обнаружил и пририсовал очертания ее ног, нарисовал на них и пальцы.

— Юбка, юбка, я вижу юбку, — сказала Лаура.

— Она вот здесь, — откликнулся Жан, рисуя юбку, которая явно была отброшена в сторону, почему ноги и бедра оказались голыми. Затем Жан занялся порослью межножья, вырисовывая волоски тщательно, словно траву, стебелек за стебельком, и добавил необходимую деталь у сходящейся линии ног.

И вот появилась женщина, бесстыдно разлегшаяся на потолке, и Жан смотрел на нее с еле заметным огнем возбуждения, которые Лаура обнаружила, заглянув в его ярко-голубые глаза. В ней проснулась ревность. Чтобы отомстить за то, как он смотрел на женщину, она сказала:

— Я вижу рядом с ней маленького зверя, похожего на поросенка.