Кочевые дороги

— Я, Магеллан Атын, род Белого Ворона, обвиняю человека Улахан Тойона Рода Белого Коня в том, что он бил беременную женщину. Мне свидетельствуют Таламат и Мичил рода Белого Ворона.

И в полной тишине я добавил:

— Того человека по закону степи распяли на пяти веревках и распороли живот. Вороны выклевали ему глаза. Это произошло в дне пути от кочевья Будай ботора на Ыныыр Хая.

Народ загомонил. Новость, однако! Дедок, который из народа, спросил у меня:

— Ты отмстил?

— Да, — ответил я.

— У тебя есть обида к людям Улахан Тойона?

— Нет у меня обиды.

Зато претензии, наверняка, будут у Тойона. Я мотнул головой Таламату и мы, пока народ не рассосался, вскочили на коней и дали дёру. Съездили, мля, в райцентр за покупками.

ГЛАВА 20

Мы напрасно спешили. За нами никто не гнался, я уж не знаю, по каким причинам. Мы рванули к своим новым юртам, Таламат их поставил на южной стороне от города, метрах в пятистах от дороги. Наш верблюдовожатый как раз кипятил воду и готовился к ужину. Мы спешились, расселись. Мичил показал мне на дорогу: по ней мчался десяток бойцов, как раз в сторону, откуда мы прибыли в славный город Тагархай. Понятно, Тойон выслал, на ночь глядя, бригаду за своей внучкой, а может быть, заодно проверить распятого мужика. Флаг им в руки. И пусть сами ловят своих преступников, мне они ниразу не впёрлись, у меня своих дел навалом.

От нервического напряжения такого бурного дня не радовали даже мои верблюды и новые юрты. Да и спать не на чём было, голые полы, даже ковров не купили. Для успокоения нервов выпил водочки и, пока готовился ужин, я прикидывал палец к носу, что нам грозит. Оценивал риски, так сказать Тойон может на нас бочку и не покатит, внучка цела, опричника мы казнить были вправе, уж об этом наверняка весь караван-сарай судачит. А завтра люди разъедутся, и о нас вся степь будет знать. Хорошо это или плохо, я ещё не знаю, жизнь покажет. Мне в городе пока светиться нельзя, Таламату с Мичилом, на всякий случай, тоже. Завтра деда отправлю за покупками. Мне бы по-хорошему смыться покамест надо, с глаз долой, проведать дырку в земле.

Сели ужинать, уже по правильному, я прочитал алгыс Тэнгри, и только после начали кушать. Патриархальная идиллия. На ночь я заварил чай, всех поил, сахара не давал. Хорошо. Мичил заныл, что мы не занимаемся борьбой, так я сразу решил им рассказать сказку. Исключительно по доброте душевной, в сказках, как известно ложь, но добрым молодцам урок. Для увеселения народа я преподнёс свою версию Синбада-морехода, только моря заменил на степь, корабли – на верблюдов и всё прошло на ура. Дед цокал языком, а Мичил слушал, раскрыв рот. Я подумал, что "аул возле Пяти пальцев" не звучит. Назову нашу деревню Багдадом. На том и угомонились.

С утречка, а я ведь привык вставать совсем рано, с этими сельскими привычками, пробежался вокруг юрт, вытряхивая из себя остатки хмеля. Дед уже на ногах, развёл костёр. Верблюды флегматично лежали в стороне, жуя свою бесконечную жвачку. Лучше их не раздражать, а то плюнет, зараза. Это-то я хорошо знаю. Заварил себе кофе, закурил.

Дед готовит еду, чиста по-степняцки. Плотный завтрак, хиленький обед и плотный ужин. Так и живут, очень хорошо при перекочевках, днем не надо останавливаться. Перекусили. Напрягаю дедушку рассказом про вчерашние встречи, объясняю, что мы под колпаком у Мюллера, сиречь, нас могут в запарке повязать. Так что на рынок иди ему. Дед не против, ему у нас нравится, почему бы не сходить и не купить. Начинаю диктовать ему список, но дедушка у нас учёный, оказывается. Полез в свои закрома, вытащил связку дощечек и стило. Пояснил, что когда ходил с караванами, то надо было учитывать товар, а для это существует вот такая шняга. Чёрт, надо деду повысить зарплату.

Итак написали, харч разный, мука там, крупы, масло, соль и всё такое. Промтовары: полотно, одна штука, цемент четыре мешка, лопаты и, если есть, пилы, бурдюков побольше, нитки, пару отрезов шелка девкам и прочее, по мелочи. Таламату и Мичилу даю указание сидеть, ждать деда, потом, когда все будет куплено и упаковано – двигаться на Ыныыр Хая. В город не соваться, баб не водить. Оставил им денег с наказом на скачках не играть, взял воды и жратвы на два дня и отбыл с утра по холодку.

Я двинул в сторону своего кочевья, мне ж податься больше некуда. А сироту всяк норовит обидеть. Так я и ехал, напевая что-то унылое, и совсем не заметил, что еду куда-то не туда. Уже полдень, должны были начаться каменистые холмы. Чёрт, как в этих бесконечных равнинах и одинаковых кочках аборигены ориентируются. Я остановился и еще раз мысленно проиграл свой путь. Дорога поворачивает на запад, а я еду прямо, на юг, всё верно. А дальше? Я, кажется, забрался гораздо западнее, чем надо, шайтан тут разберет, все холмы одного покроя. Впрочем, неважно, как бы я не ехал, я должен упереться в плоскогорье Ыныыр Хая, а там и дом недалеко. Я повертел головой, передо мной на землю сел ворон и мерзко каркнул Я тронул коня, но он даже не двинулся. Ворон отлетел метров на тридцать на запад и снова сел на землю. Я почувствовал в организме некоторое беспокойство. На груди явственно трепыхнулась ворона. Это уже не глюки, это просто явственно чувствуется. Как это понимать? Я повернул коня на запад. Ворон взлетел и теперь показывал мне дорогу..

— Ты так считаешь? — обратился я к своей вороне. Раньше за ней такого не замечалось. Ну, если так, то пусть. Эта дорога ничуть не хуже другой. И я почему-то уже не удивляюсь, что всякая мистика имеет место быть в этом непростом мире. Примерно через час, через три лощины и два распадка, я подъехал к месту последней битвы налоговой инспекции.

В глубокой лощине я увидел мытаря. Сам он полулежит, откинувшись на чересседельную сумку и, судя по всему, готовится помирать. Нога его замотана какой-то тряпкой, пропитанной засохшей кровью. На губах тоже кровь. Вокруг, в живописном беспорядке, валяются трупы его сподвижников, мертвые лошади и убитые волки. Ощутимо пованивает. Я спешился и подошел к деду.

— Пить, — едва слышно прошептал он.

Я достал фляжку и дал умирающему напиться. У меня уже не было к нему ненависти, всё перегорело. Моя мама всегда говорила, бог не фраер, он всё видит. И пинать умирающего – тоже не дело. Дед начал говорить:

— Я - Нуолан, ты убил моего сына, — он не спрашивал, а констатировал, — это, наверное, правильно, хоть и болит моё сердце. Я плохо воспитал своих сыновей. Я пошёл не по тому пути, и Великое Небо не простило мне этого. Я сейчас умру, уже не чувствую ног. Я виноват перед тобой.

Дед передохнул, похоже он уже реально одной ногой в могиле, а перед смертью решил покаяться.

— Меня заставлял нарушать закон Кадыркул, казначей Улахан Тойона. Я не мог противится, я не мог смотреть на страдания своих сыновей. Мне надо было убить их своей рукой. Это всё золотая пыль. Сначала казначей стал погружаться в грёзы, а те люди были добрые, давали ему порошок всегда, сколько не попросит. Они вот такой знак показывают, когда пыль привозят, — дед вытащил из-за пазухи серебряный жетон со звездой, — а потом стали требовать деньги. Много денег. Кадыркул начал приказывать мне, чтобы я нарушал закон и собирал больше налог, я противился. Но мои сыновья уже попробовали эту отрыжку абаасы. Если не было золотой пыли, они катались по земле и кричали от боли. Моё сердце не выдержало. Денег нужно было всё больше и больше. Прости меня. Сумасшедшие нахыты говорили, что придет сын Отца-основателя, да пребудет с ним слава, глупые дехкане били их камнями. Теперь я верю, что ты пришел.

Старик уже хрипел из последних сил.

— Это люди совсем наглые стали. Заставили и меня и Кадыркула делать всё, что скажут. Кадыркул отдал им дом второй жены. Они хранят деньги в летней веранде, под полом, а порошок – в кладовой. Я подсмотрел. Езжай в Тагархай, в моём доме, в летней веранде в полу… третья дощечка… там… Убей их, убей Кадыркула. Прости и пусть меня простят остальные.