Территория отсутствия

— Я многое умею. — Она старательно обтерла влажной тканью порозовевшую кожу. — У вас еще будет возможность убедиться в этом.

— А я и так много о вас уже знаю, — похвастался гость. — Вы умеете ухаживать за лежачим, вкусно готовите, убираете лучше любой домработницы, мастерски бреете, задушевно поете. Что еще?

— Еще я читаю чужие сказки. Хотите и вам сегодня прочту на сон грядущий?

— Я давно вырос из сказок. — Он потрогал подбородок. — Класс, меня еще никто так не выбривал!

— Эту сказку не мешало бы выучить наизусть каждому взрослому. Может, тогда люди, наконец, научились бы понимать друг друга, а в мире стало бы меньше зла. — Она собрала бритвенные принадлежности, забросила на плечо полотенце, подхватила чайник. — Что-нибудь хотите? Чай? Молоко? Судно?

— Сказку. Когда начнете приобщать к добру?

— После ужина, — и направилась к двери — мэтр цирюльного искусства, возмечтавшая переделать мир.

День прошел в полудреме, бессмысленном чтении детектива, где с первой страницы становилось ясно, чем дело закончится на последней, и в размышлениях о странной девушке, которую звали Наташей. За четыре неполных дня они провели вместе часа четыре, не больше. Она невозмутимо таскала чужие экскременты, кормила, поила, брила, взбивала подушки, улыбалась, выслушивала с неподдельным интересом любую галиматью, поддерживала разговор и — умудрялась оставаться загадкой. Она выдавала информацию скудными порциями, словно блюда в дорогом ресторане: чем вкуснее, тем порция меньше. Страшная болезнь и чудесное исцеление, профессия, гибель родителей, уникальный дар брата — все по крупицам, вскользь, без подробностей. Он даже фамилии этой Наташи не знал. Она, как небо от земли, отличалась от своей тезки, когда-то подарившей Страхову сына и дочку. Его Наташка была открытой, доброй, доверчивой хохотушкой, из-за чего и пролегла дорожка от сеновала прямехонько в ЗАГС. Эту же Наталью он никогда бы не решился назвать женой: слишком много головной боли обещала ее внешняя скупость. И все-таки в девушке чувствовалась душевность. И чистота, и бескорыстное желание помочь другому. Довольно редкие качества в мире, где человек человеку не брат, не волк, а посредник или торговец.

Павел Алексеевич присвистнул от удивления неожиданным кульбитом собственного менталитета. Немыслимо даже представить, чтобы до столкновения с бедным Ваней нечто подобное могло прийти в голову владельцу «Миллениума». Он поерзал належанным задом. Если так и дальше пойдет, есть вероятность окончательно сбрендить и податься из бизнесменов в философы. Чтобы мозги не плавились, необходимо всем конечностям находиться в тандеме, а не выжидать в бездействии одной паре, когда обретет активность другая.

Размышляя в подобном духе, Павел Алексеевич незаметно заснул. Снилось что-то приятное: то ли девочка протягивала цветок, то ли мальчик предлагал любимое эскимо, угадав тайную Пашину слабость. Потом появился тигренок, и стал хвостом обмахивать лоб. Этот был неприятным, хоть и скалился ласково. Человек оттолкнул звереныша и... проснулся.

На лбу лежала прохладная рука, пахло мятой и молоком.

— Мне показалось, у вас повысилась температура, — заботливая «сиделка» провела рукой по его спутанным волосам. — Я принесла творожную запеканку с яблоками и чай. Как вам такое меню?

— Сто лет не ел запеканку, — признался Страхов. — А в детстве, между прочим, мог пожирать ее тоннами. Мама очень вкусно готовила, кстати, тоже с яблоками.

Хозяйка поправила подушки, придав им некое подобие спинки, поставила рядом поднос.

— Приятного аппетита! Когда поешьте, зовите. Я буду в соседней комнате, надо кое-что дописать.

— Мемуары?

— Бизнес-план. Надеюсь, вы предлагали всерьез?

— Я в делах не шутник.

— Я тоже.

... Она взгромоздила на тумбочку настольную лампу с прабабушкиным абажуром, пристроила рядом низкую табуретку, привычно поправила одеяло и, усевшись, раскрыла тонкую книжку в мягком дешевеньком переплете. «Когда мне было шесть лет, в книге под названием «Правдивые истории», где рассказывалось про девственные леса, я увидел однажды удивительную картинку». Негромкий, слегка монотонный голос не читал — рассказывал. Про летчика, совершившего вынужденную посадку в Сахаре, про мальчика, просившего нарисовать барашка, и его капризную красавицу розу, про доброго короля в пурпуре, пьяницу, честолюбца, делового человека, владеющего миллионами звезд без всякой пользы для них, добросовестного фонарщика, ученого географа, никогда не выходившего из своего кабинета. И про рыжего лиса, мечтавшего, чтобы его приручили.

Приглушенный свет бросал тени на стены, за окном падал снег, подсеребренный луной, где-то в доме стрекотал сверчок. А маленький принц путешествовал по планетам и удивлялся странностям взрослых. Страхову было так легко и свободно, как, наверное, только бывает в детстве. Он забыл о чужом предательстве, о собственном стремлении отомстить, об изнуряющей гонке впереди самого себя, пустой суете, грызне вокруг раздутых, надуманных ценностей, о драчке на старте, людоедстве на финише — обо всем, что подменяет настоящую жизнь райской житухой. Сейчас его тошнило от этой житухи, хотелось — жить. «Вы еще ничто. Никто вас не приручил, и вы никого не приручили», — выносил свой безжалостный приговор ребенок из сказки.

Страхов, не мигая, смотрел на мерцающую за окном звезду. Его душа не болела, не ныла, не пела — тихо радовалась покою и впитывала чужую мудрость. «Прощай, — сказал Лис. — Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь». — «А вот тут, дорогой, я, пожалуй, с тобой поспорю, — мысленно возразил Павел Алексеевич. — Самое главное — отыскать, на что стоит положить глаз и настроить сердце. А уж очередь их этих двоих разберется, кто первый, а кто последний». Теперь Страхов был благодарен тому, что случилось совсем недавно: безумным, бесчисленным дням, какие он пережил, и ненависти, мутившей душу. Иначе нипочем не попасть бы туда, где простой сельский доктор просвечивает человека, как рентгеновский луч, ребенок умеет держать язык за зубами лучше любого взрослого, а молодая красивая женщина добровольно запирает себя в деревенской глуши. И тогда становится ясным, что беда может стать предвестницей счастья.

«Тогда — ... очень прошу вас! — не забудьте утешить меня в моей печали, скорей напишите мне, что он вернулся»... — чтица закрыла книжку, и наступила тишина.

«Забавная сказка», — хотел снисходительно похвалить сочинителя Страхов, но ком в горле позволил только жалобно квакнуть. Павел Алексеевич с ужасом осознал, что плачет. Как сопляк, как слюнтяй! Или как человек, у которого слетает с души шелуха. Он отвернулся к стене, незаметно смахнул слезу, делая вид, что зачесался нос.

Девушка подошла к окну.

— Красиво! Так падал снег, когда я была совсем мелкая, в детстве. — Она прилипла к подоконнику и, не отрываясь, смотрела на снегопад — Надо же, как будто алмазы кто-то сверху просеивает через сито! — помолчала, потом грустно улыбнулась: — Редко такое повезет увидеть, а еще реже — вспомнить: только когда на душе очень хорошо или здорово плохо, — подошла к изголовью кровати, хотела что-то сказать, но не сказала ничего. Провела, чуть прикасаясь, рукой по гладковыбритой влажной щеке и вышла, забыв пожелать доброй ночи.

ДЕНЬ ПЯТЫЙ, ПОСЛЕДНИЙ

Бьющее по глазам солнце будило, как пионерский горн из далекого детства. Захотелось вскочить, распахнуть настежь окно, вдохнуть безгрешный деревенский воздух и поскакать вприпрыжку навстречу новому дню. Страхов улыбнулся и открыл глаза.

Яркий солнечный свет настраивал на веселый лад и вселял оптимизм, но высвечивал досадные мелочи: мелкие трещины на потолке, чуть отставший кусок обоев в левом верхнем углу, царапину на полированной дверце двухстворчатого платяного шкафа. Похожую отметину оставил на таком же блестящем уроде трехлетний Андрюшка, когда Страховы впервые отдыхали с маленьким сыном на юге. Тогда им сказочно повезло и с погодой, и с жильем, и особенно с хозяйкой, бабой Шурой, добродушной, хлопотливой, говорливой казачкой лет шестидесяти. Они уезжали из слякотной, холодной Москвы, а через тридцать с лишним часов оказались в раю. Солнце, море, виноград, мандарины, домашнее сухое вино — москвичи прикатили в сказку. Не зря, отказывая себе во многом, Страховы копили деньги на первый совместный отдых. Скопидомство полностью оправдалось: сын загорел и окреп, а родители с четырехлетним семейным стажем вели себя как молодожены, очумевшие от счастья в медовый месяц. Кровать для курортников, наверное, многое повидала, но с таким любовным азартом наверняка столкнулась впервые. Баба Шура, подметившая пылкость своих квартирантов, при прощании не удержалась: