Страница 66 из 105
Пять лет спустя, когда папой был мягкий Пий VII, в Квиринал прибыл посланец Наполеона, чтобы попросить папу короновать его. Будучи сам агностиком, Наполеон твердо верил в необходимость религии для других и реставрировал Церковь во Франции. Папа посоветовался со Священной коллегией, и пятнадцать из двадцати кардиналов посоветовали ему принять приглашение. 2 ноября 1804 года папа отбыл из Рима со свитой из шести кардиналов и проехал через всю Францию, «сквозь коленопреклоненную толпу», как он выразился.
Наполеон огородил частоколом опасные повороты в Альпах, чтобы папа не подвергался никакой опасности, и когда его святейшество прибыл в Фонтебло, он обнаружил, что отведенные ему апартаменты — копия его покоев в Квиринальском дворце. За несколько дней до коронации Жозефина, опасавшаяся развода, мысль о котором уже зрела в мозгу Наполеона, пошла на женскую хитрость: она призналась папе, что они с Наполеоном не состоят в церковном браке. Пий был потрясен. И речи не могло быть о коронации! Заговорив об этом с императором, папа опасался взрыва ярости, но тот лишь улыбнулся и пожал плечами. Наполеон приказал зажечь свечи в часовне и тут же обвенчался с Жозефиной.
Следующее утро выдалось серым и хмурым, но когда появился герой дня, выглянуло и солнце. Папа ждал в Нотр-Даме. Дальние ружейные выстрелы оповестили о прибытии Наполеона. На понтифике, окруженном кардиналами, была шитая золотом мантия и тиара, усыпанная алмазами. Наполеон вошел, сжимая в руке скипетр, в золотом лавровом венке, в пурпурной мантии, расшитой золотыми пчелами, которую в 1653 году нашли в гробнице франкского короля Хильдерика. Мадам Юно стояла в двух шагах от алтаря и видела, как Наполеон несколько раз подавил зевок. Когда папа помазал ему голову и обе руки, «я поняла по его глазам», — писала она, — «что ему очень хотелось стереть миро». Не успел папа взять с алтаря корону, как Наполеон схватил ее и сам возложил себе на голову. Затем он короновал Жозефину, почти играючи, как показалось мадам Юно, как будто примерял ей новую шляпку: «Он надел ей корону на голову, потом снял, и наконец надел снова, как будто давая понять, чтобы она носила ее легко и грациозно».
Разрыв между Францией и Святым Престолом стал окончательным пять лет спустя. Наполеон провозгласил Папское государство частью французской империи, а Рим должен был стать свободным городом, в котором папа исполнял бы роль епископа. Пий ответил на это отлучением Наполеона, а император приказал арестовать папу. В два часа ночи 6 июля 1809 года французские солдаты спокойно разоружили папскую гвардию в Квиринальском дворце, а генерал Раде быстро прошел в комнату, где ждал папа со своим государственным секретарем, кардиналом Пакка. Как одиннадцать лет назад Пий VI, Пий VII отказался отречься от своей власти, после чего генерал вынудил его спуститься по лестнице на площадь, где ждал экипаж.
Была тихая звездная ночь, Рим спал, безучастный к драме, которая разыгрывалась на Квиринале. Его святейшество, с лицом, мокрым от слез, торжественно благословил спящий город, потом сел в экипаж вместе с кардиналом Пакка. Когда экипаж, громыхая, выехал из Рима, папа понял, что его выдворили из столицы, даже не дав времени взять с собой самое необходимое, например очки. Он открыл кошелек. Там лежал один papetto, это примерно десять пенсов. У кардинала оказалось с собой три grossi, то есть примерно семь пенсов. За всем этим последовали семь лет ужасных унижений и испытаний, но к концу этого периода Наполеон был на острове Святой Елены, а Пий VII, в то время семидесятичетырехлетний, измученный борьбой с покорителем Европы, вернулся на Квиринал. Он пережил Наполеона на два года и, сделав широкий жест, приветствовал мать Наполеона, мадам Мере, когда она после битвы под Ватерлоо решила поселиться в Риме. Эту удивительную старую даму в последний раз мы застаем на фоне старинных дворцов — печальная фигура в черном, которая у всех вызывала сострадание и восхищение. Однако она была и умной деловой женщиной и могла одолжить деньги Святому Престолу под меньшие проценты, чем брал с него банкир Торлониа.
Обо всем этом думаешь на Квиринальской площади… Но была еще одна история. Однажды ноябрьской ночью 1848 года извозчику велели ждать около редко используемой двери в длинной дворцовой стене. Наконец он услышал, как кто-то с трудом открывает дверь, и появились две фигуры: слуга, который нес багаж, и священник средних лет с шарфом вокруг шеи и в широкополой шляпе. Извозчику, должно быть, показалось странным, что слуга, открыв дверь экипажа, опустился на колени и стоял так, пока священник садился. По дороге слуга указывал извозчику, куда ехать, и они долго петляли по темным улицам, пока не приехали в темный и пустынный квартал позади Колизея, где ждала запряженная шестью лошадьми коляска баварского министра. Так переодетый Пий IX бежал от революционной толпы, которая убила премьер-министра и его секретаря, и даже после этого продолжала стрелять в швейцарскую гвардию.
Мажордом упаковывал папскую тиару, его красные туфли, его требник, смену белья, связку личных и конфиденциальных писем, маленькую коробочку с золотыми папскими медалями. Тем временем в Квиринале все делали вид, что папа все еще здесь. В его комнату внесли свечи, вошел прелат, будто бы для того чтобы прочесть молитвы и обсудить дела на следующий день. Потом, как обычно, принесли ужин. В час, когда его святейшество обычно ложился спать, отпустили на ночь его почетную стражу.
Когда о побеге папы стало известно, была провозглашена народная республика, но через два года папское правительство восстановили французы. По иронии судьбы именно племянник Наполеона, Наполеон III, пригласил папу вернуться. И через двадцать лет Пий, постарев и став еще печальнее, жил в Риме и застал 20 сентября 1870 года, когда Виктор Эммануил вошел в город. Когда войска объединенной Италии хлынули в Рим, некоторые дипломаты, беспокоясь о безопасности понтифика, попросили аудиенции в Ватикане. Папа сказал им, что, как ему кажется, нечего бояться, но, поразмыслив, добавил, что один из генералов, кажется, обещал бросить его в Тибр.
— Не далее как вчера, — сказал папа, — я получил послание от молодых джентльменов из американской общины, которые умоляли и даже требовали, чтобы я позволил им защищать себя с оружием в руках. Хотя мало с кем я чувствовал бы себя в большей безопасности, чем с этими молодыми американцами, я с благодарностью отклонил их великодушное предложение… Бедному старому папе больше не на кого рассчитывать на этой земле. Помощь может прийти только с неба.
В этих словах было столько правды, что даже дипломаты смолкли. Единственной страной в целом мире, которая выразила протест против захвата Рима и прекращения существования этого странного образования, Папского государства, была республика Эквадор. Квиринальский дворец стал королевским дворцом, а папа сделался «пленником Ватикана».
Вечером, когда солнце садится за собор Святого Петра, президентская гвардия уходит из Квиринальского дворца под барабанный бой и хриплые звуки труб. Два беломраморных всадника укрощают своих коней под гранитным обелиском. Толстая струя воды переполняет чашу фонтана и выплескивается в чашу большего размера внизу. Эта мраморная чаша когда-то находилась рядом с храмом Кастора и Поллукса, еще в те времена, когда Форум был «Коровьим полем». Вы можете видеть это на гравюрах Пиранези и Джузеппе Вази и на других гравюрах того времени. Итак, сумерки спускаются на Пьяцца дель Квиринале вместе с воспоминаниями о папах и королях, о революциях и реставрациях, которые и есть жизнь.
Один из гостей на приеме упомянул о том, что посетил красивейший горчичного цвета дворец в парке — Казино Боргезе. Его спросили, видел ли он знаменитую статую Кановы, изображающую Полину Боргезе Венерой, прилегшей на кушетку в стиле ампир: одна рука подпирает прелестную головку, в другой она держит яблоко Париса.
Да, он видел ее. И он не уверен в том, что, живи она сейчас, ветреная сестрица Наполеона считалась бы такой уж красавицей. Молодой итальянец считал, что к красоте современных женщин требования гораздо более высокие, чем до эры кино и дешевой косметики, и нарисовал плачевную картину: Полина в современной толпе на Лидо, где ее никто не замечает. Может быть, он был отчасти прав. В наши дни, наверно, даже сестры Ганнинг могли бы пройти по Сент-Джеймскому парку и не удостоиться ни одного восторженного возгласа.