Страница 5 из 35
В ответ на это Влад сказал, что масса равняется энергии, умноженной на квадрат скорости света. Преподаватель не спешил с оценкой. Он величаво встал, приобнял стройную двоечницу и начал издеваться над Владом. Вопросики сочинял каверзные.
— Волну-то не гони… скажи, чем докажешь?
— В свое время Эйнштейн уже доказал, — сказал Влад.
— Эйнштейн дуба дал, он тебя не отмажет. Прикольно хоть, что пахана знаешь. А еще кого из наших?
— Ньютона, Архимеда… Шреденгера знаю!
— Ну не грузи, не грузи. Вижу, парень свой, на понт не возьмешь. Из наших. Садись, чего уж там, заработал себе пятерик.
Учитель долго хохотал над своей фразой, находя ее отчего-то двусмысленной и потому необычайно смешной. Отсмеялся минуты через полторы. Влад, не будь простак, тоже подхихикивал, и дохихикался — пятерик получил, и в положенцы попал, и зауважала его научная кодла.
Потом случилась биология. Старенький учитель очень старался, и брюки снял, и пиджак снял, даже галстук стащил и в окошко выбросил, — очень уж хотел показать строение тела высших приматов. Получилось наглядно. Вот такие они, приматы-то, вот такие, и на груди у них волосики, и под коленкой шрам, и животик висит как незнамо что, висит и висит себе, никому не мешает. Поняли все про высших приматов, стриптизом довольные, но несоблазненные, не возжелавшие высшего примата перед классной доской. А он, бедняга, так надеялся, так надеялся, плакал потом навзрыд — очень любил детей старенький учитель-биолог.
Историчка наглядно показала им революцию.
— Тут Ленин такой, раз, на броневичке… Аврора — шарах! Эти долбоебы туда, потом еще юнкера. Керенский — тормоз по жизни был, в разборку не въезжал. Потом еще эти, мать их, и все: тра-та-та-та. Те бежать. Троцкий там еще, жид пархатый. Лейба Давыдович Бернштейн, так его звали, а Троцкий — это погоняло, кликуха партийная. Ну тут эти — трах! А те — это самое. Ну баррикады, полный отпад. Матросы такие прикольные, все красные, прям как черти. А потом красный террор, белый беспредел, комиссары как суки отвязные, короче, пошла разборочка. Сявок порешили, наши на коне, и все время: тра-та-та-та, пух-пух-пух. Пулеметы такие были. Буржуев на парашу, контру на фонари. Тухачевский как отмороженный прям. А Ленин все пальцы веером, да декреты строчит, ну и Маяковский с левым базаром… Учитесь: вроде банда гопников, а всю Россию раком поставили. Орлы!
Ученики мигом поняли. Только Влад сегодня мало что понимал. День такой, наверное. Как бы сумбурный, или еще какой.
Пошатываясь, он вышел на крыльцо школы. Никто не курил. Воздух был прозрачен. Дети из младших классов чинно беседовали, он их видел, слышал и всерьез боялся за рассудок и душевное благоденствие.
— Я надеюсь, Петя, вы примете мое предложение, — говорил один малышок.
— Конечно, я сочту за честь посмотреть этот замечательный мультфильм в вашей компании, — отвечал его сверстник. — Я слышал много лестных отзывов о мультфильме, а ваше общество представляется мне достойным всяческого соседства.
— В таком случае… Я очень благодарен вам, Петя, конечно же, это во-первых. Во-вторых, позвольте полюбопытствовать: не будете ли вы на меня в претензии, если по ходу просмотра в комнату будет заходить моя матушка и, простите за откровенность, подтирать мне сопли? Видите ли, я имел несчастье подхватить простуду, и это подчас стесняет меня.
— Ну что вы, какие могут быть возражения, Вася? И позвольте мне выразить вам искренне сочувствие, простуда — пренеприятная вещь, я знаю это и по собственному плачевному опыту. Потом, если будет время и желание, я расскажу вам прискорбную историю своей злосчастной болезни, это очень поучительная драма, из которой я многое вынес и многое постиг, знаете ли.
— В таком случае, Петя, не пригласить ли нам дам на наш маленький прием?
— Я настойчиво рекомендовал бы вам Марину из параллельного класса. На мой взгляд, это барышня, приятная во всех отношениях.
Петя даже прищелкнул пальцами, уж такая, наверное, приятная была барышня.
— Ах, если бы она не писалась на уроках, я никогда не стал бы оспаривать вашу мысль, — минорно вздохнул Василий. — Но поскольку сей прискорбный факт имеет место, я все же предпочел бы видеть в гостях Свету из второго «Б». Мне кажется, она более чем достойна, а возможность тонкой беседы с ней представляется мне приделом моих желаний.
— Я не сомневаюсь, что в ее обществе мы весьма недурно проведем время, — присвистнул Петя.
— Если в вашей фразе есть намек на что-либо недостойное, то позвольте мне ее с негодованием опровергнуть. Видите ли, Света есть существо подлинной нравственности, ныне, увы, столь мало ценимой в современном обществе. И я не позволю отзываться здесь о моей доброй знакомой в непозволительном тоне. Мне доподлинно известен факт, который я хотел бы поднести вам, на рассмотрение: он касается безупречной порядочности Светы. Итак, мне доподлинно известно, что столь маститый ловелас, как Рубашкин из моего класса — вы же знаете Рубашкина и его репутацию? — тайно проник в женский туалет на второй перемене. Там он подкараулил Свету, но она отвергла его в высшей степени грязное предложение: он осмелился предложить ей снять трусики в его присутствии, за что сулил ей две или даже три шоколадных конфеты.
— Какой мерзавец!
— Да, циник, каких поискать. Но Света, конечно, сохранила честь, отвергнув его домогательства в подобающих фразах.
— Ну что вы, я и не мог усомниться в подобном исходе его немыслимой авантюры.
— Я думаю, что негодяй еще получит свое — вечером у меня с ним поединок на спортивной площадке.
Влад решил, что заболел всерьез и надолго. А раз так, то в школе находиться необязательно, и вообще, ничто теперь не обязательно, можно идти, куда глаза глядят — авось да придешь куда-то.
И он пошел прочь мимо унылой трехэтажности школы, мимо весенней прыти горожан, тепловатой погодки и первой зеленой травы на газонах. На газонах вдоль и поперек возлежали самодовольные псы, радостно приветствуя его совершенно нечеловеческим лаем.
О-ля-ля, думал Влад, не здороваясь с псами, не замечая прохожих и поплевывая на весеннюю травяную поросль.
Шел, куда глядели глаза, а глядели они на улицу Ленина, а затем на улицу Маркса, а вот улицы Сталина в городе уже не водилось, а глаза еще так хотели поглядеть на улицу Берии! Мимо катились троллейбусы, самосвалы и иномарки по своим автомобильным делам, и шли люди по делам человеческим. Резвее всех мчались самокаты по самокатным делам, они неслись, распугивая «тойоты» и «мерседесы», прижимая к обочинам «запорожцы» и «жигули», тараня в лоб грузовички и милицейские машины с мигалкой. Знать, важны были дела самокатные.
Долго ли, коротко ли, а вышел он точнехонько в Центр. Здесь было больше людей, и машин, и бешеных самокатов, и весны было больше, и солнца, меньше было лишь собак и газонов. Больше было магазинов, ларьков и одиноких коробейников с тульскими пряниками и резными свистульками. Вот приволье-то, думал Влад, но его не привлекали резные свистульки. И так ему их пытались навязать, и эдак, а он все отбрыкивался, ножками топал, ручками махал, вприпрыжку от коробейников уходил, и вприсядку, пробовал от них и вприкуску смотаться, да жаль, не получилось — окружили его зловредные коробейники. А ну-ка, сукин сын, покупай свистульку! — наседали они. Да я не я, кричал он, я вообще заезжий, я тут мимо иду, из варяг в греки, я вообще проездом в России, я делегат правительства Лимпопо, я лидер нигерийских авангардистов… И всякую другую чушь тоже нес.
Помогло. Отбрыкался. Отстали от него коробейнички, разошлись они на четыре стороны, и он тоже пошел — восвояси. И пришел к тихому местечку.
Вчера тут был книжный магазин. Сегодня он с опаской толкнул дверь. На прилавках лежали непонятные пакетики, коробочки и мешочки, зато на стене висели очень понятные кольты вперемешку с родными «калашами» и заморскими «узи».
— Ассортимент вообще-то стандартный, — сказал улыбчивый продавец. — Но есть новинки, как же не быть?