Страница 35 из 35
Мне не хочется — я такой. И тревожит меня, что в России начнут появляться люди, похожие на тех двух. Думаю, как родину от них уберечь, от психов-то ненормальных.
И не я один патриот, много нас, патриотов. Уж лучше в родном говне, нежели так — полагал, наверное, Василий Розанов. И пусть Мамардашвили посильнее будет, не смутило бы то Василия Розанова…
БОГ
Это такая штука. Вот, скажем, нет автобуса: помолился, вот тебе и автобус. Или там заболел когда. Или, не дай бог, при смерти. Тогда оно и не грех. Бог — он в хозяйстве нужен. Нужнее дуршлага, точно.
Россияне эту штуку просекли. Президент по сравнению с Богом — чух, фуфло, капрал пластилиновый. Он, что ли, в смерти поможет? Или он автобус пошлет? тройку-то?
Ценная, короче, штука: полезная и безвредная. А вот те, кто дуршлагу молятся, выше Бога ставят, так это козлы какие, или, может быть, пидерасы. Или они жизни не знают; тогда еще ничего.
Классная разборка
Независимое расследование текста «Плевок тебе в душу».
Данное изыскание представляет собой поиск живой души в рифмованном тексте «Плевок тебе в душу». Упомянем сразу: следов души так и не обнаружено, зато душевность найдена как скрытая субстанция. Душевность ищется по формуле: если из двадцати строк рифмованного текста отнять двадцать комментариев и перегнать смысл, на дне образуется белесоватый осадок, при его обсуждении выделяется едкий газ — это и есть элемент душевности, или, как ее ошибочно называют, духовности.
Мы начинали работу как заказное исследование текста, но судьба одернула нас и жанр переменился — теперь это (по всем признакам) независимое расследование.
Более того, первое название — «Внеклассная медитация» — пришлось оставить. Это вызвано тем, что изменился характер восприятия работы. Сначала она была инструментом индивидуальной медитации вне учебных групп… но с переломного этапа стала оптимальной темой групповой разборки в классных условиях.
Итак…
P.S. Для тех, кто еще не понял.
«Классная разборка» — отнюдь не глумливая акция, а прямо обратное ей. Это попытка издевки над самой возможностью издевки в литературе, однако — полностью провальная, в чем и заключалась ее задача, с блеском выполненная.
Иными словами, есть целое направление, глумливо хохочущее в нашей литературе, у него есть свой арсенал технических средств — в данном случае арсенал направлен против самого направления (условия, при которых это вычитывается, предоставлены выше), однако ситуация такова, что побеждает арсенал, а не одна из сторон. Этим доказано главное — цинизм и непорочность подобной техники, при этом доказано не нами, а техникой.
Как вы поняли, мы с Силаевым здесь даже не проходили.
«Величественные вещи требуют, чтобы о них говорили величественно. Величественно, то есть с цинизмом и непорочностью…»
1
Начнем с названия — кто плюет и куда? Название забавно тем, что шокирует: но все-таки — о чем?
Первое, что приходит — автор плюет в душу читателю. Автор уточняет: тебе… Однако текст — это и товар. Кто предлагает товар, плюющийся в душу? Много логичнее догадаться, что кто-то плюнул в душу самому автору, а текст — рефлексия на плевок. Причем кто плюнул, можно без труда догадаться.
Но первый смысл все равно корреспондирует со вторым, и с третьим — получается, что есть некая сила, что постоянно плюется в любую душу, и текст о ней.
Соответственно, есть и нечто, куда плюют. Таковы границы реальности. Все дальнейшее — описание границ и пределов. А также производных и интегралов… нашей социальной, душевной жизни.
2
Не правда ли, удивительное слово?
3
В данном случае автор показывает банальный случай словесного приключения. Очевидно, что толерантно мыслящий человек не может иметь претензий к сексуальным девиациям, будь то гомосексуализм, или другие случаи. Данное понимание имплицировано в межтекстуальное пространство стихотворения, служащего единственным местонахождением его смысла, и довольно прозрачно для искушенного читателя. Однако, и это в свою очередь также явно имплицировано в мировоззренческую позицию автора, допущение ненормативной лексики в литературные тексты не только правомерно, но и — в некоторых ситуациях — откровенно желательно.
Подобный вывод спровоцирован общей констатацией ситуации слова на рубеже веков, ситуации откровенного кризиса, вызванного неспособностью литературы выдержать энергетическую конкуренцию с альтернативными формами репрезентации реальности. Автор, по всей видимости, полагает себя не только осознающим кризис, но и способным — хотя бы отчасти — противопоставить ему свою технику, ориентированную на поиск дополнительных возможностей в деле усиления драйва. Использование матерной лексики — лишь один из приемов.
Также очевидно, что автор принимает элементарную истину постмодернистского осмысления: смысл любых слов находится не в словах, а в пространстве языка, то есть — между слов, и матерные конструкции сами по себе лишены смысла, приобретая таковой лишь в контексте. Контекст меняет значение любых слов, и тот же мат в замкнутом языковом пространстве народа, на что прямо и указывает последняя строка, служит прежде всего показателем экзистенциальной ущербности, слабости человеческого духа, живущего в рамках данной ограниченности. (Как известно, язык социальной общности всегда служит коррелятом ее онтологической проработанности, и, учитывая общее состояние языка так называемых «простых» россиян, можно сделать естественный и нелестный вывод о душевных качествах богоносца — настолько радикальный, что напрашивается вопрос на предельной грани презрения: а можно ли считать и их носителями человеческого достоинства? — очевидно, что гражданами — в терминах гражданского общества — нельзя точно…)
Однако мат может быть элементом языка образованных сословий, носителей властных функций и креативных способностей — что означают те же слова в языке духовной элиты (если мы, затаенно-межтекстуально усмехается автор, не будем следовать извращенной мысли о несовместимости элиты и употребления данных слов — в любом случае, без учета оправданности контекстом)?
Действительно, что? Один ответ очевиден — усиление энергетики и расширение выразительных способностей языка в предельных человеческих состояниях. В состояниях непредельных мат, как правило, не употребляется, невольным примером чего служит сам авторский текст, удачно имитирующий — а он настолько техничен, что можно говорить только об имитации — крик души, пропитанный разочарованием, социальным отчаянием, черным русофобством страдающего сознания. Таков один ответ — о других можно думать дальше, при этом к ответу не обязательно приходить: вопрос, не получивший ответа, часто имеет смысл сам по себе; и таких случаев множество, взять хотя бы классический вопрос о бытии Бога, не имеющий ответа для человеческого сознания, но тем не менее сильно-продуктивный, поскольку его грамотная постановка уже дает нам счастливый и не гарантированный случай мыслящего.
О деталях словесного приключения… Очевидны две вещи: интеллигентское сознание, которое не только пародируется в тексте Александра Силаева, но и, с другой стороны, его пародирует, легко употребляет выражение педераст, как знак негативно-экспрессивного выражения, как ругательство; при этом ничего плохого не думая о педерастах как таковых. Возможно, это повод улыбнуться — автор предоставляет нам те условия прочтения фразы, при которых ироничная трактовка не только допустима, но и наиболее вероятна.
4
По деревням, а равно по городам и весям, как известно из поля нашего языка, принято разносить культуру. Но выясняется, что обычно несут херню.
Это можно понять по-разному. Если мы следуем пародии прямо, то можно вообразить себе странных людей, которые переходят от деревне к деревне и разносят нечто дурное, что можно уподобить херне. Однако естественнее предположить, что речь идет о другом — население наших деревень таково, что, о чем бы ни зашла речь, с точки зрения автора мужики и бабы несут именно херню. В этом пункте заложена резкая полемика с одним из интеллигентских мифов о том, что в народе сокрыта некая мудрость, что народ всегда прав, и т. д. Автор как бы обрубает нить мифологии, тянущейся из 19 века — обрубает нарочито грубо, обращаясь к экспрессивному выражению. Более того, напрашивается дальнейший вывод: несущий херню есть ее же воплощение. Впрочем, если во второй строке сказано о качестве деяния, то в первой — непосредственно о качестве делателя, т. е. козлы и педерасты — это и есть некие вполне привычные люди.
Следует обратить внимание, что херню несут именно в деревнях, что заостряет полемический тон, насаживая на авторскую рогатину мировоззрение деревенщиков. Они полагают, что зло, как правило, расположено в городах, а в селах сохранились нравственность, естественность, освященная простота. В данном случае автор выступает как апологет города, а в более широком смысле — сторонник урбанизации и прочего, с точки зрения нормального деревенщика, сатанизма.
Можно отыскать еще один смысл, наиболее оскорбительный: уж не есть ли объект строки сама школа российских деревенщиков? Белов, Астафьев, Распутин? Вряд ли. Общий тон текста Александра Силаева очень жесток, но не хамоват — а приписывать разнос херни вполне конкретным персоналиям означает откат в неприкрытое хамство, и тогда получится, что херню несет непосредственно Александр Силаев. Автор знает, чем грозит ему переход границы, и выдерживает вежливость — а текст, в понимании автора, достаточно вежлив, хотя и состоит из имитации ненависти. Но ненависти — служащей второй стороной любви.
5
В данном случае — не совсем удачное выражение. Слово пизданутые даже в контексте мало соответствует любой из возможных авторских мыслей… Возможно, имеется ввиду простой факт: многие людей умирают сразу же после юности, и ходят лишними, доживают — тухлая энергия, мелкие помыслы, жалкие оправдания — это так, но разве это пизданутость?
Автор либо не до конца изучил язык, либо… с помощью провокации достигает чего-то, например — нашего разочарования в авторе. Бывают случаи, когда такую цель тоже ставят.
6
См. «Закат Европы», или, точнее — «Запад Запада». Согласно Освальду Шпенглеру, архетип спящей русской души — равнина, на которой все люди братья. Наши бандиты, словно начитавшись Шпенглера, называют себя братвой.
7
Видимо, имеется ввиду отсутствие понятия чести, и, вслед за понятием, — самой чести. Если проституция — профессия, то блядство — стиль, построенный на своем отсутствии здесь и сейчас. Стиль, характеризуемый провалом в чести. Кто ближе к провалу — мужчины или женщины — сказать трудно.
8
См. работу Фридриха Ницше «Сумерки кумиров, или как философствуют молотом».
«Атмосфера тюрем и лечебниц…» Ницше ставит тюрьмы и лечебницы в один ряд. И не только он: в Европе до 18 века психически больных и преступников содержали вместе.
9
В данном месте автор вступает в отношения с фольклором и публично зарекается от сумы. Что касается ее откровенной характеристики, то какой еще может быть сума?
10
См. соображения Чаадаева об исторических и неисторических нациях. Согласно Чаадаеву, история в России к 19-му веку не началась. Якобы мы ничего не подарили миру, и, во-вторых, у нас не возникло привычки извлекать опыт. Насчет подарков человечеству можно спорить, а вот что касается опыта…
11
А что было доведено до конца? Какие-то гадости, может, были… Хотя вряд ли — даже гадости…
Реформы кончались обоюдным чувством: народ считал дерьмом реформаторов, а реформаторы считали дерьмом народ. У всех были на то свои основания.
Однако реформатором быть интереснее, чем народом.
12
Обычай непременно пить до похмелья, головной боли, блевотины — странен. По меньшей мере.
13
См. роман Пелевина, где пес Пиздец служит символом конца мира. Почему не предположить, что это наш Бог, или, быть может, подпольный бог — Сатана?
14
Большая часть людей такова, что способна на беспричинную драку.
Какой страной была бы Россия, если бы у нас били только за деньги! А если только за большие деньги? Я был бы счастлив.
15
В своем чудовищном русофобстве автор порочит родину лишний раз: ведь клиент в России уже становится прав. Неужели не заметно?
Однако быть всегда правым — пока что очень дорого.
Может быть, автору не хватает денег? Может быть. Но я предлагаю все-таки не скидываться на помощь — нельзя губить голодного литератора.
16
Повторяю: я был бы счастлив…
17
Опять — родина и бытие порочатся лишний раз. Уже несколько лет срань толком не выставляется. Автор так раздражает в своем русофобстве, мизантропии, пессимизме, что кажется — он тайно влюблен в Россию и свою жизнь. А над нами просто смеется.
Таким образом, у нас две одинаково идиотских версии: либо автор отвратителен, но тогда мы полные идиоты как читатели без всякого вкуса, либо автор не отвратителен — но тогда нас разыграли, и мы разыгрались, как полные идиоты.
Однако есть третья версия, согласно которой мы, слава богу, разумные люди — она заключается в осознании первых двух и сознательном отказе выбирать между ними. Да, мы не идиоты — но кто в этом случае автор?
18
См. цитату из статьи «Признания врага народа»:
«Зима — это полгода. На севере — больше, на юге — меньше. На востоке — яро, на западе — так себе, евро-зима, сущий либерализм: сибирский ноябрь был бы в западных губерниях пиком холода.
Бывает, что к первому декабря люди уже порядком устают от долгой зимы… Однако нет денег свалить в Италию, как Гоголь или пролетарский писатель Горький. В спячку не впадается… То есть впадается — но это ничего не меняет.
Земля русская ныне полнится отморозками — уж не климат ли виной нашим нравам? Попробуйте быть людьми, когда большая часть страны — ледяная пустыня. То-то и оно.
Красная рожа, водка, дурной стиль, точнее, отсутствие стиля — куда без них, если на улице минус двадцать? Француз бы, несчастный, помер. А мы ничего. Отморозим себе все и живем.
На дворе — пиздец. Так наш лаконичный мужик описывает реальность. Чтобы ни случилось, у нашего мужика — пиздец. Не клеится чего-то, братцы… Там и тут. Русскими словами не скажешь. Сезон, наверное, такой. Пиздец — обычное время года».
Однажды автор сказал, будто ненависть к холодам может породить направление в литературе, а может быть — новую религию. По-моему, он был равноудален от истины и заблуждения.
19
См. примечание № 3. Круг замкнулся. Тот, кто вкусил невинность автора лишь сейчас, заблуждается.