Взрыв в Леонтьевском

Глава 15

Еще не взятая под наблюдение квартира Гарусова на Собачьей площадке. Кроме хозяина в комнате Донат Черепанов, меланхоличный, с отсутствующим взглядом Вася Азов, мрачный, с тюремными замашками Яков Глагзон. Здесь же брат хозяина, крепкий молчаливый парень, выполняющий функции охранника.

Как только начинается серьезный разговор, Гарусов приказывает брату:

— Ну-ка, Антон, давай к дверям.

Антон уходит в прихожую и занимает там место на табурете, крутя на указательном пальце наган-самовзвод.

Черепанов, не снимая пальто, нервно расхаживает по комнате, говорит быстро, с ноткой истеричности:

— Теперь месть и месть! За Соболева и Ковалевича. Вы знаете, к чему готовился Петр, и мы осуществим его план. Леонтьевский взбудоражил Москву, теперь пусть содрогнется вся Россия!

Азов вздохнул:

— Людей мало.

Гарусов подтвердил:

— Чека еще восьмерых замела.

Уныло вопросил Вася:

— А кто большой акт рассчитает? Мне одному шестьдесят пудов не заложить… И подземку знал только Петр.

Откашлявшись, вступил в разговор Глагзон:

— Проводника я достану… Есть один человек на примете на Цветном бульваре. Митя-Уши, извиняюсь, Дмитрий Хрипунов. Москву знает как никто. В шестнадцатом году через подземку брал кассу купца Брыкина на Самотеке и мастерскую ювелира Фаберже.

Гарусов недовольно поморщился:

— Опять с блатными связаться…

Взорвался Глагзон, заорал неистово, так, что сунул нос в комнату из прихожей встревоженный Антон:

— А ты, Михаил, свое чистоплюйство брось! Ваш Филин что, лучше? Да, за нами идет армия преступников. Ну и что? У нас общая цель, мы разрушаем общество современное, и они разрушают. Вся и разница, что мы выше этого общества, а они ниже. Мы приветствуем всякое разрушение, всякий удар, наносимый нашему врагу.

Зааплодировал одобрительно Черепанов:

— Хорошо сказал Глагзон! Давай, зови этого самого Хрипунова.

…Следующий день выдался холодный и дождливый. Около полудня у круглой афишной тумбы примерно на углу Столешникова переулка и Петровки встретились четыре человека: Черепанов, Азов, Глагзон и невзрачного вида оборванец явно хитрованского происхождения. От него и пахло соответственно. С нескрываемой брезгливостью, даже отвращением рассматривал Черепанов босяка, словно шагнувшего сюда прямо из мизансцены знаменитой пьесы писателя Горького «На дне».

Перехватив его выразительный взгляд, Глагзон поспешил успокоить эсера:

— Прошу любить и жаловать, сам Митя-Уши (точно, из-под мятого картуза у Хрипунова выпирали хрящеватые, оттопыренные, словно у летучей мыши, уши). Лучше его подземную Москву не знает никто.

— Совершеннейшая, натуральная правда, господин хороший, — подобострастно заверещал Митя, То и дело оглядываясь на Глагзона, которого, похоже, смертельно боялся. При каждом выдохе он извергал терпкий аромат денатурата. — Как, значит, Яков Евсеич справедливо рекомендуют. С нашим к вам почтением проведу в наилучшем виде куда пожелаете. Угодно, к «Елисееву», к «Ферейну», угодно, в «Мюр и Мерилиз».

— Нам угодно в Кремль, — жестко оборвал его Черепанов.

С лица Хрипунова, словно влажной тряпкой мел с доски, стерло дурашливую ухмылку. В глазах смешались удивление и страх. И сразу стало видно, что он не такой уж босяк, каким прикидывается. Эту метаморфозу углядел и Донат. Глаза его сузились.

— Ну?! — шепотом, но со скрытой угрозой спросил он.

— Можно, — коротко, уже без тени хвастовства и ерничанья ответил налетчик.

Быстрыми шагами все четверо направились в глухой, безлюдный товарный двор Солодовниковского пассажа. Остановились возле канализационного люка, закрытого железной решеткой. Вытащив из-под полы давно потерявшего и цвет, и форму бушлата стальной, загнутый на конце ломик, Митя ловко поддел им решетку и оттянул в сторону. Донат глянул вниз: в колодце тускло отблескивала темная, с затхлым запахом вода.

— Тут неглубоко, — заверил Митя-Уши, — водичка только на дне, под самой решеткой. Дале посуше будет. Значит, так, я поперед полезу, а вы следом. Тут в стене скобочки есть, держитесь покрепче.

Зажав в сухом кулачке огарок свечи, Хрипунов ловко заскользил в подземелье. За ним Черепанов и Азов. Последним, кряхтя, пытаясь ужаться, чтобы не застрять в узком лазу, спустился громоздкий Глагзон. Задвинул за собой железную решетку.

Пустой, унылый товарный двор…

Меж тем в комендатуре МЧК, где постоянно находилась в боевой готовности дежурная группа ударного отряда, тянулся обычный рабочий день. Густо завис под потолком сизый махорочный дым. Горой высился на дощатом столе огромный жестяной чайник с кипятком. В углу, возле столика с телефонным аппаратом, — переносная пирамида для карабинов, в углу — ручной пулемет «льюис». Приятно разморенные теплом, однако, не снимая портупеи с кобурами, чекисты пили пустой морковный чай. Это только в кинофильмах, снятых десятилетия после окончания гражданской войны, все сотрудники ЧК сплошь щеголяли в новеньких хрустящих кожанках. Увы, на самом деле тужурки из тугого хрома носили считанные единицы, особо отличившиеся в боевых операциях комиссары. По постановлению партячейки остальные кожаные костюмы были сданы для нужд фронта. Точно так же отчисляли в отдельные месяцы семидневную получку сахара, однодневный паек хлеба и трехдневное жалованье. Вот почему большинство чекистов носило ту одежду, в какой пришло в МЧК, — кто из армии, кто от станка, кто со студенческой скамьи. В общем, одевались если не бедно, то и не лучше, чем тот же рабочий и служилый люд на улицах.

Вошли в комнату из глубины здания Манцев и Мартьянов. Василий Николаевич торопился в МК партии с докладом о серьезном факте саботажа, только что вскрытом чекистами. Для срочных работ на фронте потребовались гвозди в количестве 1200 пудов и другие строительные материалы. Организация, ведающая снабжением фронта, в этой заявке отказала. «Нет гвоздей, и все тут». Однако чекисты обнаружили на складах одного лишь Икшонского завода этих самых гвоздей аж… 7000 пудов! Вот Манцев и направлялся в МК, чтобы решить вопрос о немедленной ревизии еще нескольких центральных учреждений, в том числе Главлескома, Продамета, Главнефти, Главкожи.

Чекистские проверки обнаруживали не только припрятанные гвозди, мануфактуру, сахар, сапоги. При обыске одной квартиры на Большой Алексеевской улице были изъяты, а затем переданы комиссариату просвещения скрипка мастера Гварнери, скрипка мастера Амати, альт и два смычка мастера Руджери…

Прощаясь с Мартьяновым, Манцев на секунду задержался и подчеркнул напоследок:

— Еще вот что, Феодосий. Соболев убит, Ценципер (он постучал каблуком в пол) у нас… Выходит, у них остался один-единственный настоящий арсенальщик — Азов. Возьми под присмотр всех, кто им может помочь в этом деле. Мне кажется, я даже убежден, что они станут, непременно станут искать бомбиста.

— Понял, товарищ Манцев.

…Шлепая по грязной жиже, бредут гуськом по каменной трубе четверо. Тускло подрагивает пламя свечи, отбрасывая на сферические стены и потолок уродливые колышащиеся тени. Вдруг страшный грохот над головой заставил Черепанова вздрогнуть и схватиться за рукоятку нагана.

— Не боись, — поспешил успокоить его Митя-Уши, — то мы с-под тротуара под мостовую вышли. Видать, груженая телега проехала.

Черепанов в изнеможении стер со лба то ли пот, то ли влагу подземелья… Четверо пошли дальше. Наконец Митя остановился у решетки, перекрывающей ответвление в сторону.

— Малый театр прошли, — сообщил он, — сейчас аккурат под Воскресенской площадью. Дальше пойдут лазы к Никольской башне и Кавалерскому корпусу.

— Значит, саженей двести? — спросил Донат.

— Ну!

— И можно пройти?

— Ну! Только уже не в полный рост, а скорчимшись.

— Ясно, — потоптавшись в грязи, заглянув еще раз в черноту за решеткой, Черепанов решительно скомандовал: — Хватит! Возвращаемся…

Часом позже, насилу очистившись от грязи и нечистот, отослав Митю-Уши в его берлогу на Цветном бульваре, Черепанов, Азов и Глагзон продолжили разговор.