Взрыв в Леонтьевском

Анархист, хоть и был лет тридцати, а то и старше, похоже, обладал отменным здоровьем, да и бегать умел. В ужасе шарахнулись от него прохожие, когда он пулей промчался мимо дома знаменитого булочника Филиппова, пересек, едва не поскользнувшись на трамвайном рельсе, узкую Тверскую и устремился к Страстной площади… На какое-то мгновение он задержался, но тут же, выпустив назад еще две пули, свернул в длинный Гнездниковский переулок. Это было рискованно — в Гнездниковском располагалось управление московской милиции. Но резон определенный был: отсюда начиналась паутина прихотливых переулков, со множеством проходных дворов, церквушек, старых городских усадеб с запущенными садами. Проскочи он опасное место — и вполне можно уйти, раствориться, сгинуть бесследно. Ищи потом ветра в поле…

Но ему не повезло. Не повезло и молодому сотруднику милиции, выходившему в этот самый момент на улицу. Поняв, что происходит, милиционер сделал попытку задержать беглеца, успел даже схватить его за рукав, но, получив в упор пулю в грудь, рухнул замертво на мостовую. Но все же именно эта секундная задержка и решила судьбу бандита. Соскочил с мотоцикла подъехавший по редкому стечению обстоятельств к управлению сам начальник московского угро, вчерашний чекист Трепалов, кинулся наперерез… Теперь беглец оказался меж двух огней. Он швырнул гранату, но, как и Ковалевич, не успел выдернуть чеку, а в следующую секунду и сам был сбит навзничь двумя пулями из маузера начальника угро.

Первым к нему подбежал Савушкин. Даже ему, видевшему в своей жизни всего одного убитого, сразу стало ясно, что этот человек мертв…

Труп обыскали. При нем было три револьвера, еще одна граната, записная книжка и восемь документов, из которых четыре были выписаны на разные фамилии. Но на других фамилия была указана одна, и настоящая — Петр Соболев.

Подбежавший Фридман первым делом просмотрел записную книжку. В ней была целая бухгалтерия, отметки о добытых при многих налетах деньгах, суммы, выданные различным лицам, израсходованные на всякие нужды, в том числе — наем квартир, с адресами и фамилиями владельцев. Были в книжке фамилии и Черепанова, и других левых эсеров, и не только их.

В тот же день еще на одной конспиративной квартире на Рязанском шоссе были схвачены, обезоружены и доставлены в МЧК еще семеро анархистов.

Глава 13

Сумрачный и по внешнему виду, и по душевному состоянию был в этот день Дзержинский. Молча, без обычной заинтересованности прослушал доклад Манцева об открытиях, сделанных в записной книжке Соболева.

— Так что метальщик снаряда и, без всякого сомнения, он же руководитель акции и организации в целом Соболев ликвидирован. Это подтверждается и найденными при убитом документами, и показаниями арестованных анархистов, которым был показан труп…

Дзержинский согласно кивнул головой и плотно охватил пальцами виски, раскалывающиеся от пульсирующей боли.

— Еще один… И этот милиционер. Его фамилия Глухов? Да, Глухов… Ненавижу насилие. Когда слышу об очередной жертве, это причиняет мне физическую боль. Ненавижу…

Манцев не мог скрыть удивления:

— О чем вы, Феликс Эдмундович? Конечно, Глухова жаль. Но при чем тут Соболев? Это же бешеная собака.

— Знаю… Но даже бешеные псы рождаются нормальными славными щенками. Возможно, у Соболева есть мать, близкие…

Манцев счел долгом отвлечь председателя от этих неожиданных для него переживаний:

— Вы не должны так, Феликс Эдмундович. Партия вложила в наши руки меч революции.

— Но и с мечом в руке надо сохранять доброту в сердце. Иначе беда. Страшно даже не само насилие, без этого нам пока не обойтись. Но до крайности опасно привыкание к насилию. А это грозит каждому из нас, сотрудников ВЧК. Не могу привыкнуть к этим смертям, к этой, увы, неизбежной жестокости революции и гражданской войны. Боюсь, она нам еще отзовется…

— Не мы развязали войну!

— Конечно, не мы начали первыми… Только сознание этой истины и помогает мне выдерживать все. Вы правы, Василий Николаевич, правда революции и правда истории на нашей стороне. Тем более наша борьба должна вестись высокоморальными средствами. Дурные средства могут обесценить, скомпрометировать даже святую цель. На этом, кстати, свихнулись и анархисты, и левые эсеры.

Дзержинский налил в стакан воды, отпил глоток. Затем продолжил разговор, по всему судя, имевший для него особое значение.

— Борьба во имя высоких идеалов означает борьбу милосердную. Никак не иначе. Жестокость ведет к вседозволенности. Если мы не будем помнить постоянно об этом, то разложим себя изнутри. Даже в самых тяжких, невыносимо тяжких обстоятельствах мы должны оставаться рыцарями. Рыцарями диктатуры пролетариата.

Феликс Эдмундович выпил еще воды и решительно встряхнул головой, давая понять собеседнику, что мгновение откровенности душевной миновало и пора переходить к делу.

— Так вы полагаете?

— Полагаю, — обрадованно, а потому излишне громко отозвался Манцев, — что со смертью своего главаря Соболева штаб «анархистов подполья» развалится. Тем более что их идеолог Ковалевич тоже убит.

— Ошибаетесь, Василий Николаевич. Все будет как раз наоборот. Владимир Ильич не случайно подчеркивал, что анархизм — это порождение отчаяния, психология выбитого из колеи интеллигента или босяка. Архитеррор всегда привлекал самые горячие головы и самые безрассудные. Именно в отчаянии, что все рушится, они пойдут на самую сумасшедшую и кровавую авантюру. К тому же не забывайте, что на свободе пока еще гуляет Черепанов! Это сильная личность и природный вожак.

— Вы думаете, они решатся повторить теракт?

— Непременно! У них чуть не сто пудов динамита, этого хватит на десятки взрывов, да и руки чешутся. Я вот о чем подумал. Белогвардейцы обошлись бы с такой горой взрывчатки по-военному рационально. Склады оружия, узлы связи, мосты, ну, и тому подобное. А этим… — акцентируя внимание собеседника, Дзержинский постучал по столу, — …нужен не просто теракт, а такой, чтобы вся Европа ахнула. Никак не меньше. Пристрастие к театральным эффектам у анархистов да и у левых эсеров в крови.

Манцев уже включился в ход мыслей Дзержинского:

— Выходит…

Феликс Эдмундович не дал ему договорить:

— Да! По всему выходит, что теперь они замахнутся на Кремль! И расшибутся в лепешку, чтобы подгадать взрыв или 7 ноября, или накануне годовщины революции.

После небольшой паузы председатель МЧК отдал распоряжение:

— Прошу вас, Василий Николаевич, все отделы, всех ответственных сотрудников ориентировать на поиски анархистского арсенала. Это самое важное сегодня дело. Самое срочное. Не оставляйте без внимания ни сигнала, ни ниточки, за которую можно было бы ухватиться.

— Незамедлительно передам ваше указание товарищам, — отозвался Манцев. — Теперь об эсерах…

Встрепенулся Дзержинский:

— Что-то новое?

— Новое… Выяснилось, что в соседней с захваченной нами квартире на Глинищевском живет левый эсер Тарасов. Мы устроили в ней обыск. Нашли взрыватели, идентичные тем, что использовали террористы-анархисты, запасные документы, принадлежавшие Соболеву, даже три поддельных незаполненных бланка ВЧК. Ранее на Тарасова никаких подозрений не было…

— Подождите, подождите, — сообщение взволновало Дзержинского. — Тарасов, как мне помнится, максималист. Но до сих пор максималисты соблюдали лояльность по отношению к Советской власти.

— Так оно и было до последнего времени. Я выяснил, оказывается, максималисты раскололись. Одна часть действительно сохраняет, как вы выразились, лояльность. Другая, к которой принадлежит Тарасов, слилась с неразоружившимися левыми эсерами и «анархистами подполья».

— Доказательства?

— Налицо. В засаде на квартире Тарасова захватили трех максималистов. Все они вместе с «анархистами подполья» участвовали в ограблении кассы Тульского патронного завода. Тогда они взяли три миллиона рублей. Деньги поделили.